Джонатан Келлерман - Голем в Голливуде

Весь в испарине, Джейкоб проснулся и понял, что во сне мастурбировал.

Он сонно поплелся в ванную завершить начатое.

Не завершалось. Постарался ее представить.

Без толку – она испарилась.

Попытался вспомнить свои самые яркие победы.

Все напрасно.

Джейкоб посидел на краю ванны, глядя на скукожившийся член. Потом включил телевизор, где рекламные ролики наперебой уверяли: все нормально, бывает со всяким и в любом возрасте. Однако для него это был новый опыт, и он Джейкобу совсем не понравился.

Он встал под душ – холодный, насколько мог вытерпеть.

В половине девятого он уже был на пути в Сан-Диего. Из подстаканника торчал буррито, купленный на заправке. Джейкоб переключал станции на приемнике, надеясь заглушить отголоски стыда и смятения.

В кои-то веки скоростное шоссе оправдало свое название – к пристани Пойнт-Лома Джейкоб приехал за четверть часа до назначенного срока. Припарковавшись, вылез из машины и полной грудью вдохнул ароматы океана и солярки. В гавани сквозь туман маячила громада моста Коронадо; военный корабль пришел на ремонт. Кружили чайки – издевались. Из обгаженного таксофона Джейкоб позвонил Людвигу и попросил поспешить, иначе его тут разбомбят.

Людвиг прибыл на небольшом прогулочном катере по имени «Пенсионный план». На палубе стоял дородный мужчина лет шестидесяти с лишним. Светлые волосы вылиняли до белизны; из треугольного выреза синей гавайской рубашки, расстегнутой на три пуговицы, выглядывала грудь, докрасна опаленная солнцем; усы, по кромке прокуренные.

Обменявшись рукопожатиями, Джейкоб и Людвиг спустились в каюту и сели на банкетки в пестрой обивке. На столике между ними – стаканы жидкого чая со льдом.

– Давайте так на так, – сказал Джейкоб. – Рассказываем, что нам известно, и тогда, может, что-нибудь прояснится.

– Начинайте.

К этому Джейкоб был готов. Видимо, скепсис объяснялся тем, что Людвиг не раз обжегся на подобных заверениях. Джейкоб нуждался в помощи, но и сам хотел помочь не меньше.

Однако приходилось оберегать собственную территорию, и потому в описании места преступления он опустил самые странные детали, все представив как обычное зверское убийство.

– Я гадал, чем же он так кого-то достал. Теперь знаю.

Людвиг задумчиво пошевелил пальцами.

– Не вздумайте соваться к родственникам. Они и так уже хлебнули.

Джейкоб игнорировал реплику.

– Вы создавали портрет преступника? – спросил он.

– ФБР дало свой вариант. Белый мужчина, от двадцати до пятидесяти, умен, но не востребован, сложности в межличностном общении, педантичен. Обычная лабуда. Смехота, да и только. «Сложности в межличностном общении». Надо же. Охеренная проницательность. Сложности… И что толку? – Людвиг покачал головой. – Ноль. Что-нибудь совпадает с вашим парнем?

– Не знаю. Я не знаю, кто он.

– Как выглядит?

Джейкоб показал фото головы; Людвиг присвистнул.

– Ничего себе.

– Напоминает? – спросил Джейкоб.

– Никого из тех, кого допрашивали.

– Не такой уж он педант. ДНК-то оставил.

– В восемьдесят восьмом об этом мало кто думал.

На миг забывшись, Людвиг вперился в фото. Потом огорченно сник.

– Что ж, он белый. – Людвиг бросил снимок на стол. – Хоть это угадали.

– Кто вначале вел расследование?

– Собрали целую бригаду спецов из ограблений и убийств, под началом Хауи О’Коннора. Может, слыхали о нем?

– Вряд ли.

– Перворазрядный хмырь. Но коп хороший. Потом бригаду свернули, а через пару лет и его выперли. Одна свидетельница заявила, мол, он ее лапал, и ему велели погулять на время расследования. Через неделю он пустил пулю в рот. Вот такая грустная дребедень.

– У него была какая-нибудь версия?

– Насколько я знаю, никакой. По крайней мере, серьезной. Сам я с О’Коннором не говорил. Только читал дело, а он не из тех, кто подгоняет факты под гипотезы. По общему мнению, действовал гастролер, которого толком никто не заприметил. К тому же незадолго до этого взяли Ричарда Рамиреса [25]. Люди мыслят стандартно.

– Что сами скажете?

Людвиг пожал плечами:

– Когда я получил дело, СМИ наперебой трубили о сногсшибательной новинке – базе ДНК. Дескать, вот волшебная палочка, которая раскроет все глухари, пылящиеся в архивах.

– Не раскрыла.

– Ни хрена. Я запрашивал базу, нет ли совпадений. Сначала каждую неделю, потом раз в месяц, потом в годовщины убийств. По новой допросил всех, кто еще был жив. Ничего нового. Никого не арестовали. Никто не мучился виной. Никакого просвета. Начальник мой намекнул, что никто меня не осудит, если я похороню это дело.

– Вы не похоронили.

– Я делал, что мог, стараясь не светиться, – сказал Людвиг. – Потом заболела жена и я откланялся.

– Кто сейчас ведет дело?

– Черт его знает. Наверное, никто. Кому охота связываться? Во-первых, все знают, что его не раскрыть, а во-вторых, придется общаться со мной – занудой, который со скуки всем проест плешь.

– Заманчивая перспектива, – улыбнулся Джейкоб.

– Ко мне уже привыкли. В моем распоряжении вагон времени и безлимитный межгород. Меня считают выжившим из ума козлом, что недалеко от истины.

– Еще с кем-нибудь в полиции стоит переговорить?

– Даже не знаю. Вы же понимаете, как оно все обстоит.

Джейкоб кивнул. Даже самая страшная трагедия потихоньку исчезает с газетных полос, потом из людской памяти и, наконец, из мыслей тех, кто обязан предотвратить ее повторение. Со временем напрочь забытая, она приютится у какого-нибудь Людвига, а сметливые копы станут прятать глаза, подыскивая себе дела попроще и плодотворнее.

А что остается Людвигу, ловцу химеры?

Чужое восхищение.

Чужое сочувствие.

Эхма, лет через тридцать все такими станем.

Людвиг закурил сигару и откинулся на банкетке:

– Момент истины. Какая ваша версия?

– Никакой.

– Будет вам. Не врите вралю. Вы проехали сто двадцать миль не затем, чтобы посмотреть мой катер.

– Поставьте себя на мое место, – сказал Джейкоб. – Что бы вы решили?

– Что бы я решил? Наверное, что жертва – сволочь, которая еще немало чего натворила помимо убийства этих женщин. И, видно, насолила другим сволочам, поскольку сволочи друг с другом хороводятся – сбиваются в стаи и пакостят. Этакая сатанинская лига по боулингу. Бывает, один уронит шар на ногу корешу, а то и разом всей своре, и тогда кореш или же кореша действуют в сволочном стиле: взбеленившись, отрывают ему голову.

– Нравится такая версия?

– Мне нравится тушеное мясо. А версия кажется убедительной.

– Кое-что я от вас утаил, – сказал Джейкоб.

Людвиг невозмутимо перекатил сигару во рту.

– Тот, кто замочил моего подопечного, оставил послание: «Справедливость».

Людвиг молчал.