Джонатан Келлерман - Голем в Голливуде

Чтобы изучить основы жизни, сперва обратись к смерти.

Телефон Нортон нарушил тишину.

– Это Бранч меня хочет, – сказала Присцилла и, покраснев, добавила: – Извините, неудачно выразилась. – Потом ответила на звонок: – Слушаюсь, немедленно, сэр. – И дала отбой. – Мне пора.

Перед уходом Джейкоб записал комментарий и сфотографировал рисунок, удостоверившись, что в плохом освещении снимок получился.

Присцилла вызвала лифт.

– По дороге заскочу в колледж и спрошу Джимми насчет выпускных альбомов.

– Спасибо. Вечером увидимся?

– В восемь. Надеюсь, вы найдете чем развлечься.

– Постараюсь, – сказал Джейкоб.

– Интересно – чем? Катанием по Темзе?

– Не совсем.

Угрюмая библиотекарша спецхрана Р. Уотерс смахивала на страуса. В читальном зале шел ремонт, и ее временным пристанищем стал подвал Научной библиотеки Рэдклиффа – сумрачные катакомбы, заставленные переносными увлажнителями и осушителями воздуха, которые вели друг с другом войну на истощение.

Не найдя, к чему придраться во временном пропуске, библиотекарша раздраженно препроводила Джейкоба в компьютерную кабинку. Поиск материалов по Махаралю до 1650 года выдал единственную ссылку на пражское письмо.

– Можно узнать, кто еще его запрашивал? – осведомился Джейкоб.

Уотерс насупилась:

– Такую информацию не даем.

Затем Джейкоб подписал бумажку, обязуясь при работе с документом не есть, не пить, не жевать резинку, не фотографировать, не пользоваться чернильной авторучкой и мобильным телефоном. Как временный читатель он не мог получить более одного документа за раз и более четырех в день. Последнее, уведомила Р. Уотерс, вряд ли возможно, поскольку время близилось к половине четвертого, а отдел закрывался в пять.

Затем Джейкобу выдали белые нитяные перчатки и карандашик без ластика. За обитой кожей столешницей он ждал прибытия документа из хранилища.

Ровно в четыре часа появилась библиотекарша, на вытянутых руках неся архивную папку. С презрительной церемонностью она раскрыла обложку и отбыла к ближайшей конторке шпионить за Джейкобом.

Тот взволнованно смотрел на письмо, понимая, что утекают драгоценные минуты. Квадратик, примерно пять на пять дюймов; истлевшие уголки, обтрепанные края; посредине водянистые разводы и червоточины. Джейкоб затаил дыхание, боясь, что от дуновения хрупкий листок рассыплется в прах.

Его рука в перчатке застыла в считанных миллиметрах над бумагой, которой касался великий гений Израилев.

Р. Уотерс не преминула сделать замечание:

– Я попрошу вас, сэр, воздержаться от чрезмерного контакта с документом.

– Извините. – Джейкоб убрал руку на колени.

Великий гений Израилев писал чудовищными каракулями, а строчки у него разбегались вкривь и вкось. Высыхая, перо выводило хилые буквы, а нырнув в чернила, сажало кляксы.

Изъяны эти выставляли Джейкоба непрошеным соглядатаем, но они же помогли ему обрести душевное равновесие. Великий гений Израилев предстал не закаменевшим историческим персонажем, а живым человеком. Он ел, отрыгивал, ходил в уборную. Знавал удачные и скверные дни, сомневался, что хорошо, а что плохо.

Вы очень циничны, детектив Лев.

Джейкоб включил увеличительную лампу и приник к линзе.

Чтение шло мучительно медленно. Слов двести максимум, но почерк коряв, пропуски бессчетны, а слог возвышенно туманен. Невозможно представить, что в поисках вдохновения Реджи Черед корпел над этим документом. Даже Джейкобу, учившемуся в иешиве, на расшифровку понадобятся долгие часы, а то и дни. Одолев дату, приветствие и половину первой строки, он решил, что проще будет скопировать и спокойно поработать позже.

Джейкоб открыл блокнот и стал переписывать текст, не вникая в смыл. Точно скопировать слова – уже победа.

Р. Уотерс глянула на часы и прищелкнула языком.

Наконец Джейкоб добрался до подписи.

Иегуда Лёв бен Бецалель.

Джейкоб чуть не вскинул руки – уф, справился! – и тут у него перехватило дыхание.

Означает «лев». Произношение на английском достаточно условно. Немецкое Lowe проникло в иврит, затем в английский и по пути подрастеряло гласные.

Вполне можно прочесть как «Лёви», «Лейва» или «Левай».

Кажется, на иврите ваше имя означает «сердце». Лев.

По его собственному признанию, Петр Вихс не владел ивритом. Поэтому журнал регистраций вел на английском и на нем же общался с израильским подчиненным.

Однако решился поучать Джейкоба.

Я знаю, что оно означает.

А. Тогда мне больше нечего вам предложить.

В блокноте Джейкоб написал слово «сердце»:

Простота иврита свела его к двум буквам: ламед и бет. С «бет» начинается Пятикнижие Моисеево – Берешит , Бытие. Это начало. А «ламед» – последняя буква последнего слова – Исраэл , Израиль.

В двух буквах весь цикл. Сердцевина вопроса.

Хорошая метафора. Джейкоб Лев – сердечный человек.

Только он не сердечный.

Его учили иначе писать свое имя.

Звук «в» дают две разные ивритские буквы. В блокноте Джейкоб написал, как учил отец, – не ламед бет, а ламед вав:

В свою очередь, буква «вав» как согласная произносится «в», а как гласная – «о».

Стало быть, его имя можно произнести двояко.

Лев.

Или Loew.

Немецкая «w», смазанная «ое». Иммигрантское коверканье чужеземных имен. Удивительно, что он дотумкал лишь спустя два дня.

Нет: спустя тридцать два года.

Во временном пристанище отдела спецхранений Джейкоб разразился надсадным истерическим смехом.

Не узнал собственное имя.

– Пожалуйста, тише.

Джейкоб смолк. Сводило живот.

Жутко хотелось выпить.

Выходит, он однофамилец знаменитого ребе. Ну и что? На свете полно Лёвов. И что из того, если он и впрямь какой-нибудь пра-пра-пра-прародич? Семейства разрастались в геометрической прогрессии. Он где-то читал, что на свете живут около тысячи Рокфеллеров и от первоначального богатства их отделяет каких-то четыре поколения: большинство – обычный средний класс, кое-кто беден. Вернулись к среднему уровню.

Махараль умер в самом начале семнадцатого века. На каждое поколение отпустим двадцать пять лет, а то и меньше: в те времена рано женились и рано умирали.

Получается шестнадцать-восемнадцать поколений. В лучшем случае он один из десятков тысяч потомков.

Впрочем, отцовское увлечение Махаралем обретает новый смысл. Здесь уже не просто любознательность ученого.