Мария Королькова - Идеальное создание (СИ)

Зима между тем окончательно вступила в свои права. Улицы были полны снега, ледяной ветер завывал в трубах, дети после школы спешили домой за санками и коньками, их веселые звонкие голоса доносились с улицы до самых сумерек.

Приближалось Рождество.

В Рождественский сочельник в церкви шла служба, на которую Кити наотрез отказалась идти, несмотря на приказания матушек настоятельниц и самого святого отца. Она сказала, что хочет остаться в комнате с мамой. Когда все ушли, Кити зажгла на подоконнике свечи, принесла с кухни пару кусочков рождественского пирога, бокал вина и тарелку с закусками. В вязанный носочек, который она повесила у камина, она положила подарок-аметистовый браслетик, который неделю назад купила в лавке. Она помогла маме дойти до кресла у камина, а сама устроилась рядом, на коврике. Это Рождество они провели вдвоем у огня. Снизу доносились Рождественские песнопения, в окно их комнатки заглядывали ясные зимние звезды, поленья в печи дружелюбно потрескивали, и Шейла впервые за долгое время улыбалась.

Она открыла подарок, сделанный дочерью, и на мгновение ее улыбка стала грустной:

«Бедная моя девочка, мне даже подарить тебе нечего…»

Кити ничего не ответила, лишь покрепче ее обняла.

Это был их последний счастливый вечер вместе. После этого Шейле становилось все хуже и хуже.

Отец Питер постоянно молился, но и его молитвы так и не были услышаны.

В один из холодных январских дней, когда стужа бушевала за окном, Кити прибежала после школы, и как обычно, первым делом направилась к маме, но застала там лишь пустую убранную кровать. Она истошно завизжала тогда… следующие несколько дней превратились для нее в сущий кошмар. Когда через три дня все закончилось, и место на городском кладбище пополнилось еще одной свежей плитой, Кити стала немного приходить в себя.

Отец не давал о себе знать и так и не пришел забрать ее. Теперь она полностью перешла на попечительство отца Питера. Ее жизнь превратилась в череду бессмысленных тусклых дней. Рано утром и после школы она приходила на могилу матушки и довольно долго сидела там, уперев пухлые кулачки в розовые щеки. Она перестала плакать, но боль утраты и тяжесть одиночества оставили на ее прекрасном еще детском личике свои первые уродливые отметины. Так прошел первый год ее жизни при женском монастыре. С наступлением второго отец Питер стал все чаще и чаще предлагать ей постричься в монахини.

- Пойми, дитя мое, - говорил он, - на твою семью обрушилось чудовищное зло, с которым одной тебе не справится. Я молю бога о том, что бы демон, поглощающий твоего отца, не добрался и до твоей юной чистой души. Я не знаю, чем ты заслужила все это, но пойми -ты должна молиться вместе со мной, и тогда господь помилует тебя.

Эти доводы хоть и были весьма убедительными, однако никак не действовали на юную Китти. Дело было в том, что еще в возрасте шести лет она, стоя под старым дубом, пообещала своему другу детства Тедди выйти за него замуж и остаться с ним, пока смерть не разлучит их. Эльфы тогда стали свидетелями их первого детского поцелуя, а затем Тедди вырезал своим перочинным ножиком на дубовой коре сердце и их инициалы. С тех пор прошло много лет, однако мнения своего Китти не переменила, она по-прежнему была влюблена в друга своего детства, они каждый день вместе гуляли после школы, разумеется, к большому неодобрению матушек настоятельниц.

-Ты теперь юная леди, Китти, и мы в ответе за тебя перед твоей покойной матушкой. Поэтому чем быстрее ты примешь постриг, тем будет лучше. Это избавит тебя от ненужных соблазнов.

Разумеется, никакого пострига Китти принимать не собиралась, как и откровенничать с отцом Питером на тему своих сердечных привязанностей. Кроме того, за все эти два года Тедди оставался единственным по-настоящему близким для нее человеком.

Он был чуть старше и теперь, в возрасте восемнадцати лет, отбыл в Дублин на медицинские курсы, твердо решив посвятить всю свою жизнь медицине. Однако каждую неделю от него приходили нежные и трогательные письма, единственное, что согревало Китти в те полные скорби, печали и одиночества дни.

Решив, что хватит предаваться грустным воспоминаниям, Кити принялась за работу.

Мамины старые платья она отвесила в сторону, а рядом разместила свои. Вымыла полы и затопила камин. В комнате стало тепло и уютно.

Перебирая ящики, она нашла мамину шкатулку с украшениями, которую для верности убрала к себе под подушку.

Дон перебрался жить в мастерскую, где и провел все три года. Игрушек он больше не делал. Он занялся мебелью-чинил старую, мастерил новую. Их домик, некогда ломившийся от ребятишек, теперь стоял пустой и угрюмый. Лишь пару раз в неделю к ним заглядывал приказчик из магазинчика мебели-подкидывал Донну работу на недельку. Прислуги они никакой не наняли, поэтому Китти управлялась по дому сама.

С отцом она впервые заговорила лишь спустя неделю после своего возвращения домой. До этого они за обедом и скудным ужином хранили полнейшее молчание. Том обычно сидел, уставившись перед собой. Его серые глаза стали холодными и безжизненными. Его острый колючий взгляд трудно было вынести. На лица навсегда было запечатлено жестоко-хладнокровное выражение, которое почти никогда не менялось. Он не проявлял к сестре ни малейшего интереса и ни разу ни словом не обмолвился о том, где он провел эти два года-но было ясно одно-он почти ничем не похож был на того доброго юного парня, каким все его помнили. Возможно если б не обещание, данное матери, он бы так и оставил Китти на попечении пастора Патрика.

Что до Дона, то, хотя и поговаривали, будто он пьет, он не пил. Он так же сидел в своей мастерской день и ночь, и одному Богу было известно, что он там делает. Он выходил из подвальчика два раза в день-к обеду и ужину. Пару раз на неделе он прогуливался по своим рабочим делам. Том, кажется, не имел постоянной работы. Иногда он уходил рано утром и пропадал до вечера, а иногда и несколько дней кряду, и никто не знал да и не хотел знать, где он проводит время. Правда, со времен выяснилось, что изредка он дает юридические консультации жителям, осмелившимся его потревожить, касательно вопросов наследования и раздела имущества, а так же выплат кредиторам.

В целом же от их семейства теперь старались держаться подальше. Поговаривали, будто Донн сошел с ума на почве пьянства, а Том никак не может пережить утрату невесты. К тому же соседи не оставили без внимания слухи о чудовищной репутации Тома, полученные за последние несколько лет.

Однако на деле все было несколько иначе. Дон, как уже упоминалось, совсем не пил, ибо теперь, когда ему случалось зайти в местный паб что бы пропустить стаканчик виски, остальные посетители начинали перешептываться и поглядывать в его сторону, никто при этом не решался с ним заговорить. За год ему это порядком надоело, поэтому он совсем перестал посещать местные заведения. Что до Тома, то внешне он никак не проявлял никаких признаков безумия или помешательства.