Джонатан Ховард - Йоханнес Кабал. Некромант

Кабал ответил.

Костинз одобрительно присвистнул.

— Да ты полон сюрпризов, приятель.

Похороны — личное дело каждого. Конечно же, найдутся такие, кто вместо того, чтобы гнить в земле, предпочитает сгореть, остаться на корм стервятникам или ещё что-нибудь столь же негигиеничное.

Но речь пойдёт не о них.

Те же, кто желает, чтобы их тело предали земле, по-разному видят место своего будущего захоронения — как будто после смерти им будет не всё равно. Кому-то представляется зелёное церковное кладбище в весенний день, звук колоколов, зовущий прихожан на службу, чистенькая травка вдоль посыпанных белым гравием дорожек. Кто-то — как правило, те, что носят много чёрного и считают Байрона безумцем, распутником и вообще парнем что надо — воображают мрачные кладбища в тени уродливых готических церквей под тёмными, хмурыми небесами, в любую секунду грозящими разразиться громом и молниями. Не помешает и бушующее неподалёку море. Другие хотят, чтобы на их никак иначе не отмеченных могилах росло дерево, и тела их питали бы корни могучего дуба или платана.

Все эти желания можно понять и в той или степени даже разделять их. Однако невозможно и предположить, чем руководствовались люди, покупавшие участки на кладбище Гримпен. Возможно, ненавидя своих родственников, они намеревались, хотя бы на время похорон, притащить их в одно из самыхнеприглядных и удручающих мест на Земле.

Кладбище Гримпен стояло — или лежало, если так будет правильнее — в самом центре последнего болота в округе, которое ещё до недавнего времени было рассадником малярии. Чтобы избавиться от переносящих болезнь комаров не пришлось делать ровным счётом ничего; они как будто просто расхотели жить.

Кладбище хитро спряталось на краю полуострова, куда можно было без риска добраться лишь по длинному извилистому перешейку, со всех сторон окружённому трясиной — из тех, что частенько встречаются в приключенческих историях. Сколько отъявленных преступников, коварных цыган, неведомых человеку тварей испустили здесь свой последний, отчаянный и судорожный вздох, погружаясь в цепкую жижу — никому неизвестно. Весьма вероятно, немало.

Затем, по унылой петляющей тропинке — к ржавым кладбищенским воротам. Как и следовало ожидать, они висели на одной петле и при малейшем ветерке устрашающе скрипели. Ветра на кладбище Гримпен сильными никогда и не были — иначе они разогнали бы весь туман. Эффект был бы уже не тот. О лондонских «гороховых супах» ходят легенды. Однако какими бы жёлтыми и вредными для здоровья эти туманы ни были; несмотря на то, что их хоть в бутылки закрывай — уж настолько густые, в них напрочь отсутствовал шарм. Зато у гримпенских — шарма было хоть отбавляй. Зловеще, будто из иного мира, плыли они, медленно и загадочно, затапливая и окутывая всё вокруг. Создавалось ощущение, будто они ждут, наблюдают. Людям очень не нравилось приходить туда на похороны; им чудилось, что туманы, эти проклятые туманы, наблюдают за живыми. Ждут их смерти.

Тем не менее, кладбище закрыли — его переполнили мёртвые. Мёртвые, о которых живые хотели забыть: жестокие отцы и внебрачные сыновья, обезумевшие матери и чахоточные дочери. Все как один, они прибывали сюда — кто в обычном гробу из сосны, кто в резном из тика — чтобы их закопали в этой глуши, а люди, которые с сухими глазами стояли возле их зияющих могил, благополучно выбросили их из головы. Некоторые могилы были украшены надгробиями из экзотического мрамора или гранита, доставленными из-за границы. Другие надгробия, отмечавшие могилы «как нельзя кстати» ушедших — не такие богатые или может, не такие лицемерные — были сделаны из местного сланца, дешёвого известняка или даже дерева. Бок о бок утопали здесь во влажной почве надгробия и ненавистного богача, и неугодного наследника от старшей помощницы младшей горничной; и объединял их один простой факт — в сердцах живых людей для них места не было.

При этом, однако, кое-где всё ещё было свободно. Одно строение, что возвышалось над болотом дальше всего от ворот, в задней части кладбища, частично пустовало. То был единственный семейный склеп в этом месте, и история его удивительна.

Родословную семьи Друан можно проследить до вторжения норманнов; полагали, что их фамилия происходит от искажённого «де Руан», хотя не было никаких доказательств, что они родом из Франции. Единой точки зрения на роль их предка во вторжении нет. Сами они утверждают, что тот сражался на стороне Вильгельма Завоевателя и был его верным соратником и наперсником. Хотя в свете более поздних, документально подтверждённых событий возникает вопрос, а не хотел ли Вильгельм просто держать его под присмотром? Как бы там ни было, доподлинно известно, что семья получила в бессрочное владение участок земли, тот самый, на котором находились теперь болото и кладбище.

Семья с горем пополам просуществовала столетия, неоднократно ставя не на ту лошадь в бесчисленных распрях, но, в конце концов, им всегда удавалось оказаться на стороне победителя, совершив какое-нибудь блестящее предательство. По слухам, Ричард III понял, что обречён, когда прямо посреди битвы ему доложили о переходе Друанов на сторону Дома Ланкастеров. Он проворчал что-то о крысах и кораблях, после чего отправился на поиски коня.

В последующие за правлением Плантагенетов годы Друаны, как говорили, могли перейти из протестантства в католицизм и обратно всего за одну церковную службу. Более того, секретная библиотека, обнаруженная во время реставрации поместья Друанов, содержала копию катехизиса, Библию на греческом, латинском и английском, трактат по кальвинизму, Коран, Трипитаку и одну арабскую книгу, обтянутую диковинной кожей, которая впоследствии была украдена бандой, состоящей из антиквара, гангстера и шепелявой женщины.

Несмотря на многие перемены, семье удавалось сохранять положение при дворе, пока не грянула промышленная революция, и они не обнаружили, что смогут заработать больше, став нуворишами. Вкладывая немалые суммы в железные дороги и фабрики, отправляя сотни детей работать в шахты, старательно вычёркивая слово «филантропия» из семейного словаря, Друаны богатели всё больше и больше.

Тогда-то несметное состояние в сочетании с ограниченным генофондом и стало роковым образом на них сказываться. Кровосмешение, к которому их по большей части принуждало общество, не забывшее об их дурной репутации, начало вызывать сбои в работе семейной психики. Они выживали из ума всё больше и больше, и обходилось им это недёшево.

Беатрис основала Музей Бобовых — вместилище крупнейшей в мире коллекции гороха. Гораций вырыл каньон, размером и очертаниями повторяющий Вестминстерский дворец — эдакую огромную формочку для желе в виде Матери всех парламентов. Джереми завёл стаю лисиц, которых обычно использовал на охоте в качестве гончих, пока не перешёл на уровень выше, и не начал врываться в дома людей с отрядом хорошо обученных барсуков.