Игорь Кром - Самая страшная книга 2015

Как посоветовал Андрей, Ксана сняла с каждой морской твари по железной чешуйке. Возле медузы задумалась. Пробормотала:

- А не оставить ли тебя, поганец?

Но потом сжалилась, отстригла от бахромы кусочек крашеной парусины.

К морю они пошли с Андреем вместе.

Подобрав подол, Ксана зашла в воду по колено и медленно, по одной, выпустила все чешуйки в море. Железные, они должны были сразу утонуть, но какое-то время почему-то держались на поверхности, качаясь на волнах и уплывая все дальше от берега. Ксана долго смотрела на них, прищурившись и смаргивая подступающие слезы. Потом выбралась на сушу, подошла к Андрею. Спросила:

- Как думаешь, получилось?

- Если ты смогла их отпустить.

- А ты?

- То ожерелье, из ракушек… Оно сначала не хотело уплывать. Как будто просило – возьми меня обратно. На память. А потом его унесло волной. И я его больше не видел. И она… она с тех пор не приходит ко мне по ночам. Совсем.

Ксана помолчала. Потом вдруг сказала тихо:

- А говорил - любишь.

- Что?

- Говорил, жизнь за нее готов отдать.

- Свою – готов, - хмуро ответил Андрей.

- Да? – Ксана покосилась на него, насмешливо выгнув бровь.

- А чужую – нет. Я не могу отдать то, что не мое. Потому что это будет уже не жертва, а убийство.

Ксана хмыкнула. Стянула косынку, выпустила на волю косы, подставила лицо ветру. Прищурилась и спокойно сказала:

- А я бы убила за своего Костю. Кого угодно убила бы за него. Вот хоть тебя, молодого-красивого, - она усмехнулась, блеснув белыми зубами, и бросила быстрый взгляд на Андрея. Он дрогнул, и с трудом заставил себя не отвести глаза, потому что понял – не врет.

«А я?» - вдруг подумал он. Если бы знать, что Аська вернется прежней. Если бы знать, что их жизнь будет такой, как раньше. Что Аська никогда не узнает цену своего возвращения. И сам Андрей сумеет забыть, что сделал. Если…

Но богам не ставят условия. Можно только принимать или не принимать их дары. Случайные хлебные крошки, попавшие в твою ладонь.

«И все-таки, - он прищурился на море, туда, куда смотрела Ксана, где на границе воды и неба двигались какие-то огромные существа – то ли киты, то ли кто-то еще. - И все-таки – если бы?»...

– А где печенье?! Люсенька, ты взяла печенье? Я специально с вечера целый кулек на столе оставила!

Несмотря на пристегнутый ремень безопасности, Ираида Павловна повернулась в кресле едва ли не на сто восемьдесят градусов. Женщиной она была не крупной, в свой, без двух лет юбилейный полтинник, сохранившей практически девичью фигурку, и потому трюк этот дался ей без особого труда. Люся, глядя на метания матери, страдальчески закатила густо подведенные фиолетовыми тенями глаза, и уставшим механическим тоном ответила.

– Да, мама. Я взяла это долбаное печенье, – и в доказательство демонстративно потрясла перед остреньким носом Ираиды Павловны кульком, набитым коричневыми лепешками «овсянок».

– Мама, а Люся ругается! – хихикнув в кулачок, поспешил заложить сестру шестилетний Коленька.

– Не выражайся при ребенке, – не отрываясь от дороги, одернул дочь Михаил Матвеевич. Ночью по всей области прошел сильнейший ливень, и глава семейства вел машину предельно аккуратно.

– А конфеты?! Конфеты-то где?! – заполошно причитала Ираида Павловна.

– Не мельтеши, мать. В бардачке твои конфеты. Я их туда еще утром положил, знал, что ты забудешь.

Михаил Матвеевич даже в этом бедламе умудрялся оставаться невозмутимым, спокойным и собранным. Обхватив широкими грубыми ладонями руль, плотно обмотанный синей изолентой, он уверенно вел старенькую «Волгу» по разбитой, точно после бомбежки, загородной дороге. С виду машина была ведро-ведром, но хозяина своего, водителя-механика с тридцатилетним стажем, слушалась беспрекословно. Зеленый рыдван гладенько вписывался даже в самый малый зазор, образовывающийся в плотном потоке автомобилей таких же, как семейство Лехтинен, «умников», решивших «выехать пораньше, пока на трассе никого нет».

На этом семейном празднике жизни Юрка Кашин, чувствовал себя пятым лишним. Поездка длилась всего каких-то двадцать минут, а он уже готов выпрыгнуть на полном ходу на встречную полосу, только бы не слышать противного визгливого голоса мамы-Лехтинен, и придурковатого смеха мелкого Кольки. С того самого момента как, поддавшись Люсиным уговорам, Юрка позволил затащить себя в пахнущий хвойным дезодорантом и крепкими сигаретами салон, его не покидала ощущение, что он кочует с бродячим цирком.

– Господи, а термос-то мы забыли!

– В рюкзаке у меня твой долбаный термос.

– Не выражайся при ребенке!

– Мама, я хочу писяяяять!

– Мишенька, давайте остановимся, Коленьке пописать надо!

Михаил Матвеевич глухо ругнулся себе под нос, но все же остановил «Волгу» у обочины, и, едва лишь супруга с сыном, спустившись по насыпи, скрылись в густом кустарнике, тоже покинул салон. Не обратив на сердитый крик дочери ни малейшего внимания, отец семейства принялся прямо с дороги отливать на выбеленный солнцем щебень. Ничуть не смущаясь проносящихся мимо машин, Лехтинен-старший активно вращал бедрами и даже напевал какой-то спортивный марш. Кажется, «Трус не играет в хоккей», но стопроцентно Юрка уверен не был. Закрытое окно, вкупе с сомнительными вокальными данными Михаила Матвеевича, искажали мелодию до неузнаваемости. К тому же, отнести себя к знатокам советской спортивной песни Юра не мог при всем желании, так как родился спустя три года после развала Союза.

В который раз уже Юрка мысленно ругал себя за то, что послушался Люсю и согласился сопровождать ее придурочное семейство. На словах все выглядело и впрямь неплохо: на пятнадцать минут съездить на кладбище, помянуть бабулю Лехтинен, а потом Михаил Матвеевич забросил бы их прямо к турбазе, где уже с утра жарят шашлыки и пьют пиво однокурсники. И не придется полчаса тащиться от автобусной остановки с набитым доверху рюкзаком. Но, как водится, гладко было на бумаге. Теперь же приходилось стоически терпеть визгливую Ираиду Павловну, беспрестанно жующего «козявки» Коленьку, да тяжело наваливающуюся дневную духоту, от которой уже плохо спасали даже открытые окна.

Кладбище оказалось не просто старым, а по-настоящему древним. Начавшее свое существование несколько веков назад, будучи еще совсем крохотным погостом, за минувшие с той поры столетия оно разрослось и вытянулось, со свойственной смерти ненасытностью поглощая километры и километры холмов, оврагов, полян и густого елового леса. Точно некая мастерица вплела в местный ландшафт многочисленные кресты, создавая свой, непонятный непосвященному взгляду, узор. Причем сделала это столь искусно, что Юрка далеко не сразу осознал, что за окнами уже некоторое время мелькают не только широколапые ели, но и старые деревянные кресты, многие из которых имели сверху дополнительные перекладины «домиком», делающие их похожими на гигантские кормушки для птиц.