Иван Катавасов - Коромысло Дьявола

— Благоволите сопроводить меня, рыцарь-неофит. Как старший дозволяю вам лишь наблюдать, созерцать и не вмешиваться прекословно.

Филипп склонил голову в молчаливом согласии и последовал за рыцарем-адептом.

Почему бы и не посмотреть демонстрационную версию весьма интригующего видения? Кольми паче, от третьего лица, по приглашению старшего по званию?

Своего тела Филипп разглядеть не мог. Но это не препятствовало ему спускаться вниз метров на 25–30 по скользким и узким ступеням винтовой и потайной лестницы, прямо из кельи, змеящейся в подземелье.

И факел, которым освещал дорогу дон Фелипе, его тезке тоже ни к чему. «И так тут хорошо видно. Коли тьма стала светом, а свет — мраком».

В гнилом, затхлом подземном коридоре с бахромой плесени на стенах, выложенных из нетесаных гранитных валунов, дон Фелипе свернул направо в широкий проход и очутился перед железной дверью, освещенной двумя коптящими факелами.

Вольно его сопровождающему не иметь видимого облика. Зато пять чувств своих он сохранил при себе в неизменности. В мерзком подземелье ему было сыро и зябко. Филипп даже пожалел, что уходя не накинул какую-нибудь курточку или свитер… «Прежде чем в одной рубашечке с коротким рукавом лезть в этот поскудный вонючий погреб…»

Где-то за спиной раздражающе капала вода, словно из водопроводного крана с увечной прокладкой. Кругом мерзость запустения. «Или оно у них так нарочно задумано?»

Дона Фелипе, похоже, не угнетала мрачная атмосфера подземелья. Он двигался уверенно, стремительно, по праву властителя над низкими душами и грешными телами. Так же властно он нетерпеливым жестом отстранил стражу и собственноручно с лязгом распахнул тяжелую ржавую дверь в булыжной стене.

За ней оказалось не так холодно и промозгло. В большом камине и трех жаровнях тлели угли. Воздух в этом подвале также согревали десятка два факелов на стенах из тесаного камня и толпа служилого инквизиторского народу.

Разнообразно, странно одетой и полураздетой публики, включая вооруженных алебардами стражников у дверей, в помещении для допросов хватало с избытком. С видом от третьего лица Филипп даже не смог сразу их всех ухватить глазом и систематизировать.

Как и в коридоре, здесь тоже воняло протухшей сыростью, застарелым дерьмом и мочой. Но к сортирной вони примешивался въевшийся в стены запах свернувшейся крови и смрад полуразложившегося трупного мяса.

Пожалуй, так же несло из выключенного холодильника, когда родители Филиппа, вернувшись из летнего отпуска, с неприятным удивлением обнаружили в нем размороженный труп курицы.

«Разорались же они тогда друг на друга, раскудахтались…»

Вот и задорный старичок в фиолетовой ряске, размахивая широкими рукавами, по-петушиному наскочивший на дона Фелипе, очень похоже сипло закукарекал:

— Святейший трибунал не нуждается в ваших услугах, почтенный, кхе-кхе, брат Фелипе.

— Позвольте трибуналу самому об этом судить, реверендиссимус. Вы хотели знамения, прелатус Мьердон? Извольте! — не пожелал вступать в перепалку с вздорным стариком епископом дон Фелипе.

Рыцарь-монах достал из кармана пучок сухих веточек, перевязанный радужным шнурком, и бросил его на ближайшую жаровню.

Сучковатые ветки тотчас же ярко вспыхнули. И к дикому ужасу всех служителей инквизиции: тех, кто тревожно жался к стенам, или в страхе полез под стол, — над жаровней возник из пламени и дыма горбатый абрис с деревянным профилем старшего инквизитора брата Хайме. Став трехмерной, ожившая огненная статуя взвилась под потолочный свод и с кошмарным воем принялась метаться по углам в поисках выхода.

Отлетев от железной двери, плазменная фигура с демоническим хохотом устремилась прямиком в жерло камина. Разметав угли, плазменно-огневой демон взвыл, завизжал в каминной тяге. Но что-то не пустило его дальше, в дымоход. Раздался небольшой взрыв, и в камин свалилось обгоревшее полено.

«Ага, горбатый вылетел в трубу и снова превратился в чурку. Я, кажется, догадываюсь, кто на очереди».

Казнив одного колдуна, дон Фелипе печально усмехнулся и с какой-то веселой яростью взглянул на епископа, застывшего в позе бойцового петуха, готового ринуться в атаку. Большой рубин на распятии, висевшем на груди рыцаря-адепта, оранжево засветился, посветлел, наливаясь желтизной, переходящей в изумрудно-зеленый цвет.

Лицо, руки, облачение епископа тоже позеленели, затем пошли голубыми пятнами. Пятна начали сливаться, клубиться… Очертания его фигуры расплывались, туманились…

Врасплох епископа рывком подбросило в воздух. Из-под рясы, из рукавов у него стали вырываться клубы пара, пока весь он не обратился в кипящее шарообразное облако. Оно как вдруг водопадом ухнуло на жаровню, откуда началось развоплощение горбуна.

— Вода гасит огонь, прелатус Мьердон. Огонь испаряет воду. Вот вам знамение, нечестивцы. Не искушай Господа твоего, Сатана!

С этими словами дон Фелипе пронзительно глянул на заплечных дел мастера и двух его подручных, в ужасе колотившихся у стены в дальнем углу. Перевел взгляд на трех инквизиторов, дрожавших под столом. Убедившись в их относительной дееспособности, рыцарь-адепт сухо приказал:

— Отец Фульхенсио, распорядитесь ведением протокола.

Потом, не глядя на служителей, неумолимый воитель с магией и колдовством, опять же не повышая голоса, скомандовал:

— Разоблачите грешницу.

Лишь теперь Филипп заметил прикованные цепями к стене распластанные руки и распяленные босые ноги, свесившуюся на грудь голову, косматые черные волосы, закрывавшие лицо, и длинную белую рубаху на беременной женщине.

Удивившись собственной невнимательности, — «верняк, с видом от третьего лица не всех персонажей сразу схватишь», — он прикинул: потерявшая сознание молодая баба, похоже, на 5–6 месяце беременности.

Осторожно приблизившись, один из помощников палача сорвал с нее ветхую рубаху и, словно устыдившись своей порывистости, вновь на цыпочках попятился в угол. Или же он опасался еще какого-нибудь чудовищного колдовства, коль скоро монах и епископ уже оборотились прислужниками Дьявола.

Сызнова сверкнул рубин на грозном распятии рыцаря-адепта. И распростертая на стене женщина пришла в чувство, чтобы выслушать торжественный приговор, не подлежащий обжалованию:

— Девица Консепсьон! В неведении и заблуждении ты имела богопротивные сношения с инкубом, вызванном из преисподней злодейским колдовством двух сатанинских негодяев. Ты по-прежнему невинна и в то же время тяжко грешна, коли носишь в лоне твоем демонское нечестивое отродье.

— О, не убивайте моего непорочного ангелочка, добрые сеньоры! Он — дитя ангела, и станет ангелом как его отец, мой небесный возлюбленный, лазурный ангел света…