Иван Катавасов - Коромысло Дьявола

Сила и знание обретены!

Эх-ха! По великому милосердию Твоему!

С этого момента дон Фелипе Бланко-Рейес и многая прочая в перечислении его полного фамильного имени знал и понимал, что он где-то вне текущих времен и пространств пребывает Филиппом Ирнеевым, так же как и в данной реальности, дарованной ему Богом. Не забывал он и того, каким образом и почему ему должно исполнять свой долг рыцаря-адепта Благодати Господней.

Вначале дон Фелипе коснулся увесистого серебряного распятия на груди, провел рукой слева направо, потом справа налево и вниз к большому рубину в ногах распятого Мессии. Оружие Гнева Господня ждет надлежащего часа!

Затем рыцарь нащупал священный жертвенный кинжал под рясой, тоже способный крушить магическую скверну отродьев Дьявола силою Бога единосущного во имя Отца, Сына и Святого Духа.

Тем временем Филипп Ирнеев с любопытством обревизовал сей образчик облачения рыцаря-монаха. В каком же веке этакое носили?

Итак, под плотной шерстяной рясой до середины бедра его тело прикрывает облегающая кольчужная рубаха с длинными рукавами. Сразу и не скажешь, из скольких тысяч мелких стальных колечек ее сплели, сковали. Однако же тяжесть не так уж велика, распределена по корпусу равномерно и эргономично.

Под кольчугой надета удобная кожаная туника, нашпигованная медными заклепками и перетянутая шелковым кушаком. В замещение нижнего белья — льняная, похоже, сорочка. Чресла перепоясаны, а пах замотан длинной полосой неприятно грубой материи. На ногах замшевые гетры выше колен и сапоги со шпорами.

Поверх кольчуги кожаный жилет, на нем перевязь с огромадным, неимоверным кинжалом. Слева на поясе необходимая тяжесть бархатного кошеля с дублонами. Рядом с денежной казной в особом чехле приторочена небольшая тяжелая книга. Обложка из золота («или она позолочена?»), сверху и снизу накладки слоновой кости. На книге алмазная аббревиатура «P.D.T.»

«Это и есть книга силы и знания рыцарей аноптического тайного сообщества Благодати Господней. Последнее и неотразимое оружие воителей, из глубины веков ведущих бесконечную битву против злоумышленной магии и сатанинского колдовства.

Мы видим и различаем всех до окончательных подонков дьявольской людской натуры. Нас же не видит никто в нашем истинном духовном облике…»

«Будто?»

В отличие от этой своей средневековой ипостаси, будь то в бреду или наяву, скептический Филипп Ирнеев не верил в действенность мистического исихазма и религиозной экзальтации. Иначе судил дон Фелипе Бланко-Рейес.

В одно мановение его руки общая на двоих бесплотная сущность взметнулась над стенами и башнями древнего монастыря. Выше, еще выше.

Отныне они оба увидели под собой мириады людских душ в Ла Манче, под крышами и в подземельях, в далеких горах, в долинах, на равнине. Видели и понимали тех, кто страждет, внимали тем, кто наслаждается, или пребывает в безмятежном душевном покое.

Филиппу показалось, словно бы он обрел способность отстраненно лицезреть себя самого, по-прежнему стоящего на коленях в монастырской келье. И в то же время смотреть на происходящее собственными своими глазами не от третьего, а от первого лица, каким он ни на миг не переставал быть.

Еще выше и дальше в предрассветную мглу… До тех пор, пока поблекшее небо не почернело и земной глобус не затмил на мгновение сверкнувшее солнце.

«И свет стал тьмой, а тьма — светом. Даруй нам, Вседержитель, власть узреть свет в дьявольской тьме, а тьмой изгнать сатанинский свет. Да расточаться исчадия Люцифера, князя света и тьмы от века и мира сего!»

Исподволь голубоватый глобус внизу начал увеличиваться в размерах, проявлять отличительные очертания материков и океанов, детали рельефа в зримой трансфокации всевидящего разумного проникновения, независимого от ограничений, налагаемых безотчетно естественным восприятием неба и земли.

С этой минуты Филипп мог отчетливо рассмотреть, как неподалеку от монастыря, где расположилось его коленопреклоненное тело, у источника в долине Трех висельников купеческий караван степенно собирается в путь-дорогу. Готовится на кострах пища, взнуздываются мулы и лошади, работники проверяют поклажу.

Ирнеев явственно видел, что у одного из купцов в седельной сумке покоится черная книга — «Гримуар Тьмы и Света». Ясно ему и то, почему и как за опасным чернокнижным грузом идет жестокая охота.

Ясное дело, это наперехват каравану в соседней долине скорым волчьим шагом стелятся по земле желто-серые плащи магометанских убийц-ассассинов. Видно, предрассветный мрак им не препятствует.

С противоположного направления, не разбирая поводьев и ночного пути, очевидно, к источнику галопом скачет угрюмый всадник в черных с золотом доспехах. Его оруженосцы верхом отстают, а пехота и челядь тащатся далеко позади.

Их всех, тех, кто копошится и мельтешит там далеко внизу, сообразил Филипп, вскоре, должно быть, лично встретит дон Фелипе Бланко-Рейес. «Ага! И скажет он им пару нежных и трепетных слов».

Также подумалось: «Как мы туда перенесемся, хотелось бы знать, во плоти, к тем Трем висельникам? И кого наш дон Фелипе там дополнительно повесит?»

«В свое время ты это, возможно, узнаешь и увидишь, рыцарь-неофит. Господь наш Вседержитель стоит неизмеримо выше слепящего сатанинского полуденного света и дьявольской полночной тьмы».

«Предполагаю: до того рыцарю Благодати Господней должно споспешествовать отцам инквизиторам в монастыре Сан-Сульписио. Довольно скоро нас пригласят к содействию».

«Господь нам даровал преуспешное предзнание, о мой далекий и близкий последователь, возможно, отпрыск нашей благороднейшей фамилии».

Спустя несколько минут, проведенных в обоюдном дружелюбном молчании и в молитвенной медитации, в келью настойчиво, но осторожно постучали. Потом еще раз, пока в приотворенную щель не сунулись крючковатый нос и дико косящий нагловатый левый глаз. Вслед за ними все так же в профиль, вкось по миллиметру стали опасливо протискиваться сучковатые клешнястые лапки. Преодолев показную робость, между дверью и косяком впритык прошла клиновидная голова в монашеском капюшоне. В конце концов деревянные плечи в сутане скорчились в углу кельи и сложились угольником в скрипучем шутовском поклоне.

Человечек в углу чем-то смахивал то ли на контрафактного советского Буратино, то ли на законного итальянского Пиноккио, дожившего до глубокой старости и поступившего в монастырь замаливать грехи плутовской молодости. Но, в чем Филипп совершенно уверен, пронырливое столярное изделие нисколько не раскаивалось в содеянных мошенничествах. «Чурбан, голем, он и есть жуликоватое полено. Как ни назови, бревно останется деревом».