Иван Катавасов - Ярмо Господне

— Дорогие товарищи! Дамы и господа! — цепко взялась за аудиторию и мегафон всюду и всеми привычно распоряжающаяся Вилена Лыхаим. — Прохладная погода замечательно нам подходит для проведения святых славянских обрядов, с доисторических эонов, идущих от самой великой матери-природы.

О мать-сыра земля! О весна священная, други волхователи, отцы и матери, юноши и девушки!..

Господа мужчины, они же отцы-волхователи, в самом деле напрямую внимали природе и сезонному климату в большей мере, нежели госпоже руководительнице. От мала до велика по возрасту и размерам гениталий они некрасиво горбились, неловко жались к большому костру, держась за сморщившиеся половые признаки обеими скрещенными ладонями. То ли они так интеллигентно спасали свою мужественность от жара пламени, то ли от холода, то ли прикрывались от чьих-либо нескромных взглядов.

Товарищи женщины пребывали в более раскованных чувствах. Корпулентных дам среднего поколения погода и обнаженное состояние телес нимало не смущали при демонстрации собравшимся, какая у них имеется в наличии интимная женственность. Под светом автомобильных фар и прожекторов, установленных на микроавтобусе «форд», они подбоченивались фертом, картинно вставали на цыпочки, изображая изящество. Фланировали, позировали, с плохо скрываемым вожделением искоса посматривали друг на друга и на мужчин.

Не стесняло их и то, что одна из этих солидных дам предельного, даже запредельного бальзаковского возраста с ухватками профессионального телеоператора вела съемку цифровой видеокамерой. Она свободно и широко штативом расставила оплывшие колени и дебелые ляжки, хотя время от времени зябко поводила голыми лоснящимися плечами и грудью мелкого типоразмера.

«3 градуса по шведскому Цельсию. Согласно немцу Фаренгейту, 37, что типично для первых чисел мая», — нейтрально принял к сведению температуру окружающей среды инквизитор.

Сравнительно юные девушки нахальной камеры толстой тетки оператора явно избегали. От света фар, прожекторов и от мужчин они держались в сторонке и там тесной стайкой мелко подрагивали ягодицами и напрягшимися сосками. Наверное, от стыдливости и первомайских холодов.

К худосочным и малокровным девицам, — «в очках и без очков, с прыщавыми физиономиями и угреватыми грудями», — из интеллигентского общества славянских волхователей рыцарь-инквизитор Филипп не испытывал многих, по-человечески естественных чувств. Причем нет-нет, а прикидывал вполне безразлично: если бы те девы-волховательницы хоть немного знали, какое злосчастье им уготовано, то задрожали не мелкой, но очень крупной дрожью.

Тем не менее, девы-волховательницы заметно воспряли духом, на глазах оживились, возликовали, как только двое обмундированных в армейский камуфляж мускулистых и плечистых молодых людей приволокли со стороны дальнего микроавтобуса упирающуюся и протестующую голую проститутку. О недавнем стеснении обнаженные девы начисто забыли, встрепенулись, возбудились всем девичьим срамом снизу доверху. Иные юницы откуда-то умудрились достать мобилки с камерами, бросились поближе снимать крупным планом. Волнующий обряд наконец начался по сценарию матери-волховательницы Елены.

«Ведьмаки-бодигарды Вилены Лыхаим… В дальнейшем подлежат непреложной ликвидации и развоплощению», — тем временем по обстановке подтвердил уместность загодя составленного плана-диспозиции инквизитор.

— Боже наш, о Перун-Громовник! Прими о блаженную и оглашенную жертву! — как на оппозиционном митинге выдала в хрипящий от натуги мегафон мать-волховательница Елена, жестом отослав телохранителей наблюдать издали.

Едва ли блаженная, но весьма очевидно оглашенная жертва, участвовать в таком субботнике-жертвоприношении видимым образом наотрез отказывалась. Скованная дюралевыми наручниками, — руки за спиной для вящей надежности обряда, — она в бешенстве каталась по земле, изрыгала матерные вопли, грозила сектантам-извращенцам уголовными и ментовскими карами, всем интеллигентам понятно изъясняясь на блатном арго.

Тут же в действие вступили заматеревшие отцы-волхователи. Жертву, брошенную наземь, грубо ухватили, подняли, перехватили, крепко взяли за ноги, вшестером вознесли вверх к ночному небу и торжественно-ликующе повлекли к деревянному истукану, высившемуся неподалеку на бугорке. Сопротивление и протесты жрицы продажной любви, насильно привлеченной к волховскому действу, во внимание не принимались.

Проголосовали — выполнили. Полуночный обряд должен состояться при любой погоде.

До того рыцарь-инквизитор Филипп пристально не вглядывался в изображение языческого общеславянского божества. Оно ничем существенным не отличалось от представленного ему в видении. Теперь же он для эйдетического протокола окружной инквизиции указал на несомненную принадлежность кое-каких участников волхования к творческой интеллигенции и оценил искусность изображения Перуна-Громовника.

«Работа мастера-резчика Петруся Михневича в стиле древнеславянский примитивизм. 5 метров высотой, 40 сантиметров в диаметре. Верхний заостренный тесаный конец представляет собой голову и лоб идола. Нависающие хмурые надбровья, глубокие глазные впадины; обозначены темные провалы носа и рта. Барельефно вырезанные детализированные вызолоченные усы завитками спускаются к фаллосу, также украшенному сусальным золотом. Натуралистично исполненный фаллос на уровне полутора метров от земли расположен под острым углом вверх; 30 сантиметров длиной, 7 сантиметров в диаметре. Близко у земли неглубоко врытый истукан опирается на горизонтальный брус-перекладину, образуя перевернутый крест.

Даруй, Господи, прощение душам малых творцов от мира сего. Ибо они все ведают, когда творят идолов и кумиров поклонения ради…»

Идоложертвенная скульптура, возвращающая из небытия древнего поганского кумира, производила бы жуткое впечатление и днем. Тем более впечатляла она ночью, под лучами фар и прожекторов. Верно поэтому, до блаженной и оглашенной жертвы волхователей вовсе не идиоматически в конце концов дошло, какая такая благость и какой же толстый конец ее ожидают на секс-субботнике у сектантов.

Женщиной она оказалась неглупой, в немалых летах, малопочтенных при ее профессии, но наверняка с большим послужным списком всяческих несчастных случаев и грубых клиентов. Она сию же секунду прекратила вопли и ругань.

Орать тут нечего, надо терпеть, быть может, живой выпустят, суки, волхвы позорные… На деревянный сук в п… насаживают. Во где женское счастье привалило…

О последних молчаливых мыслях несчастной случайной жертвы рыцарю-инквизитору Филиппу нетрудно догадаться. Дальнейшая судьба некоей Жанны Бобович тоже в его распоряжении и доброй воле. Пока же вмешательство инквизиции не требуется, чтобы там ни происходило.