Иван Катавасов - Ярмо Господне

Оба типа воздействия не являются, собственно, прогнозами, футурологическими исследованиями, научно-фантастической беллетристикой. Так как вероятность полнозначного разгадывания, толкования пророчеств и мантики не укладывается в логические рамки рационального.

Истинные оракулы, пророчества и откровения от Бога значительно, знаменательно превышают однозначную рациональность, они сверхрациональны. Чего никак не скажешь об их человеческом истолковании.

Между тем мантика, как гадательный обряд, располагается гораздо ниже рационального понимания, осознания действительности, она иррациональна…

В понедельник пополудни Филипп Ирнеев нечаянно-нежданно застал в арматорской лаборатории Вероники Триконич не кого-нибудь, а Прасковью Олсуфьеву. «Вот уж о чем не думал, не гадал… Креатив, агония и экстаз у нашей ваятельницы, из рака ноги…»

Филипп, хорошо постаравшись не привлекать к себе внимания, смирно пристроился в уголке. И оттуда самую малость сострадал Прасковье, кого Вероника в поте лица обоюдном заставляла принимать невероятные акробатические позы. Из них, пожалуй, висячий шпагат, опираясь на два стула, не выглядел экспрессивным напряжением всех рельефных и барельефных мышц обнаженной натурщицы.

«Меня она так неудобно в раскорячку не ставила. Господи, помилуй и спаси…»

Сеанс позирования и графического креационизма скульптор Вера Нич решительно прекратила, оглянувшись на зрителя, начавшего было наслаждаться спектаклем-перформансом невиданного бодиарта:

— Усё, хорош корячиться! Двигай обмываться и подмываться, Пентесилея, царица голых амазонок!

Прасковья безмолвно и безропотно, словно ожившая мраморная статуя, величаво двинулась долой с освещенного софитами лобного места. У двери в душевую она полуобернулась и сочувственно подмигнула новой жертве творческих исканий Вероники.

— …Все ж таки намереваешься подобрать нашему Ахиллесу гомерическую пару? — куртуазно поздоровавшись, участливо спросил Филипп у хмурой и озабоченной ваятельницы.

— Ах здравствуй, натура моя ненаглядная…

Не говори, братец Фил! Даже не знаю. И то не так, и это не эдак, что в лобок, что по лбу извращаюсь…

— Понимаю… творческие муки и восторги, так сказать, в речевой банальной глупости.

— Коли ты такой понятливый, пошуршал разоблачаться и ко мне на подиум, персонаж антический, речистый спереди и сзади…

Да побыстрей двигайся! Мне недосуг тебя дожидаться. Времени мало, работы много…

Замерев в указанной ему позе, Филипп одобрительно заметил ради того, чтобы начать разговор:

— Как вижу, на деву мою Параскеву ты, Ника, отнюдь не жалуешься.

— И-и-и, милок… у нас ней, ровно коромысло диавольско, чем и достигается предустановленная гармония в этом лучшем из миров. По-арматорски я ее дрючу, оздоровительную дисциплинку навожу. Зато на тренировках уже она мне ниппеля рвет с тройным загибом матки. Едва-едва моя беременная требуха наружу не вываливается.

— И позирует она тебе добровольчески аль принудительно?

— Да нет, наша Прасковья свет Васильевна сама мне эту илионскую идейку подкинула, о мой герой шлемоблещущий, победитель и совратитель амазонок голозадых…

На следующий день Ксюша по прозвищу Сиськи-на-Каблуках, персональная секретарша госпожи Триконич, не то чтобы жаловалась или возмущалась. Но рассказывала по секрету в женской курилке дамской комнате на пятом этаже о последнем заскоке мадам хозяйки «Трикона-В»:

— …Представляете, у нашей мымры совсем крыша поехала! Видно, климакс у мегеры наступил.

Короче, вчера оставила меня после работы, приказала раздеться догола и давай срисовывать на компьютер мое обнаженное тело. Битый час мурыжила, ножки крестиком, сиськи навскидку… Сказала: Лесбос, парадокс времени, черепашка Сафо лесбийская…

Ксюше никто не поверил. До сих пор извращенных художественных наклонностей к лесбиянству за доктором Триконич не водилось. И насчет эстетических достоинств Ксюшиной фигуры женская курящая аудитория тоже пребывала в большом-пребольшом скепсисе.

В тот день Филипп Ирнеев на вечерней заре долго-долго с Иисусовой молитвой обращался к чудотворной и рукотворной иконе Спаса Гневного. Затем он с Богом вошел в убежище.

В убежище-санктуарии рукоположенный на священство отец инквизитор Филипп от Восточно-Европейской конгрегации и Киевского духовного экзархата истово правил вечерню и всенощную во спасение и наставление на пути истинные отрока Ивана, ближних и присных его. Но и по завершении литургии смутные предчувствия чего-то неизбежного, непредусмотренного, неисповедимого по-прежнему беспрестанно тревожили, досаждали рыцарю Филиппу.

«С воскресенья с большего круть-верть на одной препаршивой ноте… Дьявольский конец месяца, патер ностер… Хоть ты гаданием на пупке займись, из рака ноги…»

Краткое, промелькнувшее будто в мимолетном сне, несомненно пророческое видение, прихотливо переплетающее события будущего, прошлого и настоящего, въявь посетило рыцаря Филиппа в среду после орденской заутрени. Едва он зашел в асилум, кое-что, — «жаль, не все», — удалось восстановить в памяти, подвергнуть осмысленному и значимому прорицанию. И теперь он частично предполагает, знает, что и в какое время ему предстоит предпринять.

«Твоя Твоих Тебе приносящих, о Господи… Спаси души благочестивыя, яко оне суть достояние Твое…»

Назавтра чего-либо превратного, неожиданного, тревожно диссонирующего с обычным порядком вещей не случилось. Отправив Ваню Рульникова домой по окончании двухчасового урока испанского, Филипп Ирнеев прямиком из убежища оказался под разукрашенными резными и ребристым сводами главного нефа готического собора. Сообразно предвидению, через постоянный теургический канал он непосредственно переместился в достопримечательный групповой орденский транспортал, находящийся в Лотарингии.

В полном соответствии со вчерашним пророческим видением в достоименном католическом храме шла торжественная месса для многолюдного собрания верующих прихожан и любопытствующих туристов. Внезапное появление ниоткуда еще одного человека никто из них не отметил.

«И никак в общем-то иначе, патер ностер, если здесь когда-то обретался в запредельном посмертии наш достославный предтеча иберийский архонт Гай Юний Альберин. Его древний асилум своенравно указывает, где кому Бог, а где порог. И кого стоит ли, нет ли подпускать к сокровенной святая святых, размещенной между прошлым и будущим…

Вне релятивистской метрики… не здесь и не сейчас, не сегодня, не завтра и не вчера прорицание вершится…»

Чуть погодя никем невидимый и непотревоженный рыцарь-инквизитор Филипп, облаченный в багряную мантию зелота, для одного себя тихо позванивая серебряными шпорами, прошел в боковой западный притвор храма. Там он надолго задержался перед старинным живописным полотном, изображающим коленопреклоненного рыцаря-монаха, распростершего обе руки, приветствуя благочестивой молитвой восход дневного светила.