Валерий Ковалёв - Рукопись из Тибета

Как выяснилось в пути, проводник, носивший имя Сунлинь, как и боцман Ван Ли, с которым я пересекал Атлантику, тоже был жертвой «Культурной революции», сосланной властями в Тибет на перевоспитание.

Сын Поднебесной, в прошлом археолог, многое знал о таинственной стране, по натуре был явный марксист, и на вечерних стоянках у костра рассказал немало интересного.

Оказалось, что до 1959 года, когда туда пришла Национальная освободительная армия Китая, ее неограниченными правителями были ламы.

Из миллиона жителей их насчитывалось двести тысяч, остальные были рабами и крепостными.

Первых можно было купить, продать, заставлять работать и морить голодом, а при желании убить или искалечить.

Вторые облагались налогами, которые были неисчислимы.

В их числе были налоги на женитьбу и рождение ребенка, смерть члена семьи и посадку дерева в своем дворе, а также содержание животных; налоги на религиозные праздники, публичные танцы и игру на барабанах, и даже на заключение в тюрьму или освобождение оттуда.

Те, кто не мог найти работу, платил за то, что был безработным, а если отправлялся на поиски ее, платил налог за проезд. Если же у людей не было, чем платить, монастыри суживали им деньги под высочайшие проценты или обращали в рабов, которых становилось все больше.

Теократические религиозные учения в стране, опирались на классовый порядок.

Бедным и угнетаемым внушалось, что те сами навлекли на себя свои несчастья, так как грешили в предыдущих жизнях. Поэтому они обязаны были смириться со своим горьким жребием и принять его как кармическое возмездие, тщась надеждой на улучшение своей судьбы в будущих инкарнациях.

Помимо прочего, со слов Сунлиня, тибетские ламы отличались изощренным зверством.

Они очень любили обереги из отрубленных человеческих рук, кистей и ступней, навешивая те на свои одежды, практиковали средневековые пытки и казни. Преступникам, а нередко и невинным, ломали конечности, выкалывали глаза и заливали глотки кипящим маслом.

А при строительстве нового монастыря, в его фундамент замуровывался молодой послушник, введенный в летаргический сон, для общения через него с потусторонними мирами.

Зажиточные и сильные рассматривали свою удачную судьбу в качестве награды за заслуги в прошлом и нынешнем существованиях.

Для богатых лам с помещиками, коммунистическая интервенция оказалась страшным несчастьем. Большая их часть иммигрировала заграницу, включая и самого Далай-ламу, а оставшимся пришлось самим зарабатывать на жизнь.

— Да, дела, — сказал после одного такого рассказа Кайман, вороша в догорающем костре угли. — Тут все намного серьезнее, чем в Бутане.

На исходе седьмого дня, миновав селения Гьянгзе и Дагожука, мы, наконец, вышли к своей конечной цели.

Лхаса раскинулась в обширной зеленой долине, окаймленной высокими горами, с синеющей в ней извилистой лентой реки Кьи Чу, притоком Брахмапутры.

Тут и там на склонах темнели древние монастыри с храмами, ниже улицы и кварталы, меж которыми змеились рыжие дороги.

— Эпическая картина, впечатляет, — обозрев ландшафт, констатировал Кайман.

— Не то слово, — ответил я, трогая пятками коня.

Пони всхрапнул, и мы стали спускаться в долину.

В город въехали на закате солнца через западные ворота.

Направляемый проводником караван проследовал по узким улицам, застроенным домами из камня и сырца, миновал все еще людный базар, после чего впереди возник белый культовый ансамбль с бордовой окантовкой.

Это самый древний в Тибете храм Джоканг, — обернулся к нам Сунлинь. — Выстроен императором Сонцен Гампо в седьмом веке. Здесь отдыхает Золотой Будда.

— В таком случае навестим столь святое место, — натянул я повод. — А заодно возблагодарим Великого Учителя за благополучное путешествие.

— Воистину так, — изрек лама Кайман, после чего все спешились.

Оставив животных под присмотром погонщика, флегматично жующего насвай и отряхнув с одежд пыль дорог, мы направились к входу.

Хранивший святую реликвию четырехэтажное здание восхищало своим неповторимым стилем, покрытой узорчатой бронзовой плиткой крышей, увенчанной двумя золотыми ланями и колесом дхармы [217] Колесо Дхармы — один из важнейших символов в буддизме. .

Внутри его была прохлада, легкий полумрак и дурманящий запах курящихся в медных жаровнях восточных благовоний.

Изобразив на лицах смирение, мы прошли в главный зал, где на алтаре возвышалось золотая статуя Будды, бесстрастно взирающего в пространство.

Немногочисленные молящиеся, уйдя в себя, мысленно с ним общались, рассказывая о своих чаяниях и желаниях.

Здесь же находились несколько служителей, тенями возникавших из ниоткуда и так же бесплотно исчезавших.

Купив у них благовонные палочки и воскурив их от уже зажженных, мы несколько минут безмолвно созерцали окружающее, потом опустили на поднос для подношений по несколько юаней и двинулись по ритуальному пути, именуемому «кора». При этом повертели молитвенные колеса, загадав желания.

— Теперь, уважаемые кущо — ла, я сопровожу вас в гостиницу, — обратился к нам Сунлинь, когда надев обувь, мы вышли в гаснувший свет дня. — Там сможем отдохнуть и подкрепиться.

Гостиницей, если ее можно так назвать, был находящийся на соседней улице, прошлого века караван-сарай, где мы и разместились.

Лошадей с яком, сняв поклажу, определили в каменную, с низким навесом загородку, а нас в две жилых смежных комнаты.

— Восточный колорит, — оглядев убранство нашей, состоящее из войлочного ковра на глиняном полу, устроенной по периметру лежанки с очагом в центре и медным светильником под потолком, — заявил Кайман, дружески потрепав по плечу упитанного, с двумя косами у висков, хозяина.

— Ши-ши [218] Ши — да (кит.) , - напевно произнес тот, считая переданные ему юани.

— Ну, а теперь уважаемый, мы бы хотели смыть пыль дорог и поесть, — обратился я к владельцу «гостиницы». — А заодно накормите наших людей, да получше.

— Буюн се [219] Буюн се — Пожалуйста. (кит.) , - последовал ответ, и тибетец сделал приглашающий жест к выходу.

Во дворе, у колодца мы умылись, утершись извлеченными из походных сумок полотенцами, а когда вернулись, нас ждала расстеленная на ковре скатерть, со стоящим на ней блюдом тибетского хлеба — цампы и двумя фаянсовыми, исходящими душистым паром, мисками.

Помолившись, что уже вошло в привычку, мы отломали по горячему куску цампы, и, вооружившись костяными ложками, быстро опорожнили миски.

Когда с первым блюдом было покончено, в комнату, мелко ступая, вошла миловидная девушка в национальной одежде, и, встав на колени, поставила перед гостями медную тарель жареной баранины.