Клайв Баркер - Книги крови I-II: Секс, смерть и сияние звезд

Он стоял на платформе и критически рассматривал тех, кто спускался сверху. Его внимание привлекли два или три тела, но в них было слишком много шлаков: далеко не все могли удостоиться охоты. Физическое истощение, переедание, болезни, расшатанные нервы. Тела, испорченные излишествами и плохим уходом. Они огорчали его как профессионала, хотя он понимал, что даже лучшим из людей свойственны слабости.

Он пробыл на станции больше часа, прогуливаясь от платформы к платформе, глядя на уходящие, уносящие пассажиров поезда Отсутствие качественного материала приводило его в отчаяние. Казалось, день ото дня предстояло выжидать все дольше и дольше, чтобы найти плоть, пригодную для использования.

Было уже почти половина одиннадцатого, а он еще не встретил ни одной по-настоящему идеальной жертвы.

«Ничего, — говорил он себе, — время терпит. Вот-вот толпа народа должна хлынуть из театра. В ней всегда найдутся два-три крепких тела. Откормленные интеллектуалы, перелистывающие программки и обменивающиеся своими соображениями об искусстве, — да, среди них можно будет подыскать что-нибудь ценное».

Иначе (бывали такие ночи, когда, казалось бы, все его поиски тщетны) ему придется подняться в город и подстеречь за углом припозднившуюся парочку влюбленных или какого-нибудь спортсмена, возвращающегося из гимнастического зала То был гарантированно неплохой материал — правда, с подобными экземплярами всегда был риск натолкнуться на сопротивление.

Он помнил, как больше года назад подловил двух черных типчиков, различавшихся возрастом чуть ли не на сорок лет, — быть может, отца и сына Они защищались с ножами в руках, и он потом шесть недель отлеживался в больнице. Та бешеная схватка заставила его усомниться в своем мастерстве. Хуже того, она заставила его задуматься, что с ним сделали бы его хозяева, если бы те раны оказались смертельными. Был бы он тогда перевезен в Нью-Джерси, к своей семье, и предан должному христианскому погребению? Или его останки были бы скинуты во тьму, им на потеху?

Заголовок «Нью-Йорк пост», оставленной кем-то на лавке, уже несколько раз попадался на глаза Махогани: «Все силы полиции брошены на поиски убийцы». Он вновь не удержался от улыбки. Долой мысли о неудачах, старости и смерти. Как-никак, а ведь именно он был этим самым человеком, этим убийцей, но чтобы его поймали — нет, это предположение вызывало лишь смех. Ни один полисмен не сможет отвести его в участок, ни один суд не сможет вынести ему приговор. Эти блюстители закона, что с таким рвением изображали охоту за ним, служили его хозяевам не меньше, чем правопорядку; иногда ему даже хотелось, чтобы какой-нибудь безмозглый легавый схватил его и торжественно предал суду, — посмотрел бы он на их лица, когда из тьмы придет весть о том, что Махогани находится под покровительством высшей власти. Самой высшей.

Время близилось к одиннадцати. Поток театралов уже заполнил станцию, но никого примечательного он так и не углядел, и тогда Махогани решил пропустить толпу, а потом с одной или двумя особями доехать до конца линии. Как любой настоящий охотник, он умел терпеливо выжидать.

Уже было одиннадцать, а Кауфман так и не закончил, хотя прошел час с установленного им самим срока. От усталости и отчаяния колонки цифр на бумаге уже плыли перед глазами. Наконец в десять минут двенадцатого он бросил авторучку на стол и признал свое поражение. Ладонями он тер воспаленные веки, пока голова не заполнилась разноцветными кругами.

— Вот ведь блядство, — сказал он.

Он никогда не ругался в компании. Но порой крепкое словцо было единственным утешением. Он собрал документы и, перебросив через руку влажный пиджак, направился к лифту. От усталости ломило спину, глаза слипались.

Снаружи холодный воздух немного взбодрил его. Он двинулся к станции подземки на 34-й улице. Оставалось лишь сесть в поезд, следующий до «Фар Рокуэй». И через час он дома.

Ни Кауфман, ни Махогани не знали того, что в это время под пересечением 96-й и Бродвея в поезде, следовавшем из центра, полицейские обезвредили и арестовали человека, которого приняли за подземного убийцу. Европеец по происхождению, довольно щуплый, он был вооружен молотком и пилой. Зажав в углу второго вагона какую-то девушку, он собирался разрезать ее на кусочки во имя Иеговы.

Однако привести в исполнение свои угрозы он так; и не успел. Такая возможность ему просто не представилась. Пока остальные пассажиры (включая двух морских пехотинцев) с изумлением следили за развитием событий, потенциальная жертва нападения врезала насильнику ногой в пах. Он выронил молоток. Подхватив инструмент, девушка быстренько размозжила им правую скулу обидчика, после чего в дело вступила морская пехота.

Когда поезд остановился на 96-й, метрошного «мясника» уже поджидали полицейские. Они ворвались в вагон, вопя, как баньши, и напуганные до чертиков. Изувеченный «мясник» валялся в луже крови. Торжествуя победу, копы выволокли его на платформу. Девушка дала показания и в сопровождении морских пехотинцев отбыла домой.

Это происшествие сыграло на руку ничего не ведавшему Махогани. Полицейские почти до самого утра не могли установить личность задержанного — главным образом потому, что тот едва шевелил свернутой челюстью и вместо ответов на вопросы издавал только нечленораздельное мычание. Лишь в половине четвертого на дежурство пришел капитан Дэвис, который узнал в арестанте бывшего продавца цветов, известного в Бронксе под именем Хэнка Васерли. Выяснилось, что Хэнка регулярно арестовывали за всякие непристойные выходки, почему-то всегда совершавшиеся во имя Иеговы. Несмотря на все свое асоциальное поведение, сам Хэнк был не опаснее пасхального зайца. В общем, подземным убийцей он не был. Но к тому времени, когда полицейские узнали об этом, Махогани уже давно приступил к выполнению ритуала.

В одиннадцать пятнадцать Кауфман вошел в вагон поезда, следовавшего через Мотт-авеню. В вагоне уже сидели двое пассажиров: пожилая негритянка в лиловом плаще и прыщавый подросток, тупо взиравший на потолок с надписью: «Поцелуй мою белую задницу».

Кауфман находился в первом вагоне. Впереди было тридцать пять минут пути. Разморенный монотонным громыханием колес, он прикрыл глаза Поездка была долгой, а он устал Поэтому он не видел, как замигал свет во втором вагоне, не видел и лица Махогани, выглянувшего из задней двери в поисках жертвы.

На 14-й улице негритянка вышла. Никто не вошел.

Кауфман приподнял веки, посмотрел на пустую платформу станции и вновь закрыл глаза. Двери с шипением ударились одна о другую. Он пребывал в безмятежном состоянии между сном и бодрствованием; в голове мелькали какие-то зачаточные сновидения. Ощущение было почти блаженным. Поезд опять тронулся и, набирая скорость, помчался в глубь туннеля.