Эрика Свайлер - Книга домыслов

Две пары глаз неотступно наблюдали за Эвангелиной. Одна пара принадлежала мужчине со шрамом, другая – немому.

Когда они переезжали по раскисшим дорогам из города в город, лохань служила ей кроватью. Если поставить ее на бок и положить внутрь матрас, набитый соломой, получалось вполне сносное убежище от непогоды. Холстина, повешенная спереди, защищала от ветра и дождя, а также создавала иллюзию личного пространства. Эвангелина приделала крючки к краю гигантской лохани и повесила на них подаренную Мелиной пропитанную маслом ткань, превратив реквизит своего выступления в довольно уютную «комнату».

Девушка начала ловить себя на том, что против своей воли засматривается на немого предсказателя судьбы. Он обладал грацией и быстротой животного, всегда был готов помочь, а еще девушка часто замечала, что Амос на нее смотрит. Он тотчас отводил взгляд, но Эвангелине все равно казалось, что для него она словно открытая книга, что молодой человек знает все ее тайны. Он принес ей одеяла, чтобы постелить их в тех местах, где солома вылезла в прорехи матраса, а затем принялся проверять, хорошо ли законопачены швы между дощечками, проводя пальцами вдоль стыков. Амос не уходил до тех пор, пока Эвангелина не задернула промасленную ткань и мягким голосом не произнесла: «Спокойной ночи, Амос».

Девушка не знала, что парень стоял снаружи, пока не удостоверился, что она заснула. Каждый раз, зашториваясь на ночь, Эвангелина ощущала тихое довольство и умиротворение. Иногда она строила догадки о том, как бы звучал его голос, если бы он у него был. Пибоди сказал, что Амос немой, но не объяснил причин его немоты. Быть может, он получил серьезную травму. Эвангелину интересовало, может ли он издавать хоть какие-нибудь звуки и как он предсказывает судьбу, если нем.

Амосу снились сны мальчика-дикаря: кишащие диким зверьем болота; мягкий мох, на котором так приятно соснуть; удовольствие от ощущения прохладной речной воды на коже; красивая женщина, купающаяся в реке, ее волосы колышутся вокруг тела, словно вода от ветра… Ночи Эвангелины были куда мрачнее. Ей снилось, как она на четвереньках выбирается из серого дома в Кроммескилле. Колени ее содраны, ранки кровоточат. На них слой грязи и прилипшие к коже сосновые иголки. Как всегда, за ней гналась бабушка с побагровевшим лицом и молила о прощении и спасении: «За что? За что? Я же тебя любила!»

Труппа выехала из Филадельфии, держа путь к Нью-Каслу с его островерхими кирпичными домами, когда небесные хляби разверзлись и потоки дождя вознамерились утопить бродячий цирк. Маленькая лошадка металась и лягалась внутри фургона. Лама ревела, словно раненый ребенок. Опасаясь, что если они продолжат свой путь, то могут основательно застрять в вязкой грязи, Пибоди распорядился остановиться и выждать, пока дождь прекратится.

Ночь выдалась жаркой и душной. Все рано легли спать. Низко висели грозовые облака. Эвангелину сморил сон, как прежде часто бывало с ее бабушкой. Ночью ее мучили кошмары, вызванные чувством вины.

Сначала побег. Окровавленные колени, тяжелое дыхание… Она безуспешно хватает ртом воздух… А потом она оказалась на кухонном полу. Рука бабушки вцепилась ей в горло. Ее рот открыт. Бабушка кувшин за кувшином заливает ей в глотку кипяток. Горячая вода переполняет рот, обжигает внутренности, заполняя те пустоты, которые выело в ней чувство вины.

Ее рыдание во сне разбудило тех, кто спал неподалеку. Амос проснулся и привстал, принюхался, прислушался. Эхо проникало ему под кожу, словно электрический разряд. Амос соскочил со своей постели в фургоне Пибоди, отодвинул бархатный полог и пошел на звук.

Пальцы его ног утопали в размокшей земле. Парень направлялся к поставленной на бок гигантской лохани. Умелые руки отодвинули промасленную ткань занавеси. Широко раскрытые глаза вглядывались во тьму. На досках лохани она металась и дрыгала ногами, не девушка, поднявшаяся из воды, а дикое животное, попавшее в капкан. Амос прислушался. Она часто и тяжело дышала. Нет, она задыхалась, она металась, объятая страхом.

Парень залез внутрь. Пальцы погладили ее по щеке. Он сжал рукой ее плечо. Девушка, вцепившись в него, притянула его к себе. Ложись рядом . Амос стряхнул ее руку, дивясь мягкости ее кожи и холоду, который, несмотря на жару, исходил от Эвангелины.

Ее глаза приоткрылись. Девушка отпрянула, с тяжелым звуком ударившись о доски. Губы ее шевелились, но не издали ни единого звука. Амос понял. Слишком много звуков. Они мешают друг другу. Тело билось, прижимаясь ко дну лохани.

Амос прикоснулся к ее ключице. Ее рука обняла его. Парень заметил фиолетовый синяк, оставшийся на плече от удара о доски. Его очаровал этот след. Он провел кончиками пальцев вдоль его краев. Потемнение на коже, синяк… Почему же этот синяк кажется ему таким милым? Амос попытался вырвать девушку из лап кошмара. Он потянул Эвангелину за руку, но та не сдвинулась с места. Слезы струились из ее глаз. Он не знал, зачем это ему, но чувствовал, что обязан удержать ее. Парень решил успокоить ее, уложить спать, но девушка не двигалась. На ощупь она была теплой и мягкой, порождала забытые воспоминания, которые прятались где-то в закоулках его головы, что-то из тех времен, когда он был совсем маленьким.

Амос решил прилечь рядом. Он свернулся калачиком на матрасе рядом с мягкой девушкой с трясущимися коленями и красивым синяком. Она заснула. Да, Эвангелина смогла заснуть. Амос решил, что он будет бодрствовать, на всякий случай. Она очень напугана и такая мягкая на ощупь, словно утиный пух.

Изнемогая от спертого воздуха и неприятных флюидов, мадам Рыжкова распахнула дверь своего фургона и окинула взглядом напитавшуюся дождевой водой поляну. А потом она услышала крик. Дрожание в затылке… Холод, который ощущает женщина, когда мертвый произносит ее имя. Она слышала этот крик прежде. Она преодолела моря и океаны, лишь бы никогда его больше не услышать. Мадам Рыжкова тотчас зажмурилась, желая воскресить в памяти образ дорогой бледной мужской руки с прямоугольной формы кончиками пальцев, исчезающей в холодных водах реки. Когда старуха вновь открыла глаза, то увидела бегущую тень ее ученика. Он бежал туда, где спала утопленница. Губы Рыжковой скривились. Она сплюнула, чтобы не произнести этого слова вслух, но удержаться было ой как непросто. Русалка.

Встав с первыми лучами солнца, Пибоди увидел их вместе. Два измученных усталостью тела, наполовину зарывшиеся в солому из разорванного матраса. Рука Амоса крепко обнимала Эвангелину за плечи. Пальцы гладили уродливый синяк. Эти двое представляли собой угловатую головоломку, в которой, впрочем, каждая часть была на своем месте. С тех пор как мистер Пибоди в последний раз испытывал желание, юношеское томление, минуло очень много времени, по крайней мере лет десять. Тогда еще жива была его супруга. Ему хотелось пригладить непослушные патлы на голове парня, но Пибоди решил, что лучше их не будить. Старик осторожно опустил холстину и похлопал себя по ноге, поздравляя с удачей. Будущее предвещало рождение замечательных детей – мальчиков-дикарей и русалок, предсказателей и танцоров, приносящих доход красавиц и красавцев.