Эрика Свайлер - Книга домыслов

Я начал задавать конкретные вопросы. Сколько грузовиков? Четыре, если город даст добро. Сколько времени займут земляные работы? От нескольких недель до нескольких месяцев, в зависимости от количества грузовиков. Смогу ли я жить и работать в доме? Только до тех пор, пока ни начнут укреплять фундамент. После этого я пожал ему руку, попросив изложить его соображения в письменном виде, и мы, обменявшись любезностями, расстались. Ну разве Фрэнк, старый друг моей семьи, не отличный мужик?

Когда Пит Пелевский ушел, я оперся спиной о стену кухни возле того места, где висят на крючках ключи. Обои пестрели отпечатками пальцев папы, мамы, меня и Энолы. Их оставляли здесь на протяжении долгих лет, когда вешали на крючки ключи.

Четыре, три, два, один…

– Попроси Фрэнка помочь тебе деньгами, – предложила Энола, сидевшая за кухонным столом.

Она заняла мамино место. Из ее чашки торчала веревочка от пакетика с чайной заваркой. Ложка в руке позвякивала о фарфор. Энола раскачивалась на задних ножках стула.

– Я попытаюсь выцыганить что-нибудь у Исторического общества. Вдруг у них окажутся свободные гранты на реставрацию зданий, имеющих историческое значение.

– Мне кажется, на это уйдет уйма времени, – сказала сестра.

– В получении грантов я поднаторел. До недавнего времени я только этим и занимался.

– Лучше попроси у Фрэнка. Он наверняка даст.

– Я бы предпочел у него не просить.

– Почему?

– А тебе какое дело?

Я мог бы высказать ей все, что о ней думаю, – очень горькие и обидные вещи, которые я собирал и каталогизировал на протяжении многих лет.

– Ну, не знаю… Папа жил в этом доме… Я жила…

Жила . Прошедшее время.

– Но больше не живешь.

На полу виднелись следы от моего стула, а вот одеяло в пятнах – это ее дело. Она бросила здесь свою одежду и одноглазого плюшевого мишку.

– Но я все равно считаю этот дом своим.

Сунув руки в карманы, Энола принялась перебирать там карты.

Ладно. Поиграем в открытую.

– Ты ведешь себя странно из-за карт. С одной стороны, ты все время с ними возишься, а с другой – порвала ту картинку в моей книге.

За нее ответил Дойл:

– В последнее время у нее вместо нормального гадания получаются жуткие предсказания разных бед.

– Черт тебя побери, Дойл!

Энола в сердцах топнула ногой. Ножки стула заскрипели на линолеуме.

– Я не говорю об этом, значит, и ты не должен.

Хлопнув кухонной дверью, сестра выскочила на задний двор.

Дойл скривился. На лице дернулся кончик щупальца – тени вперемешку с чернилами.

– Она стала очень обидчивой.

– Давно?

– Месяца два.

Блин! У меня осталась неделя.

– А с чего бы это?

– Говорит, что переживает.

Я уселся на стул, который стоял напротив стула отца. Кухонный стол навсегда останется столом отца, хотя со дня его смерти минуло уже лет десять. Мне не нужно было закрывать глаза, чтобы представить отца сидящим там, где сидит сейчас Дойл, и ожидающим возвращения мамы. Он никогда бы в этом не признался, но я-то все понимал.

Мне было девятнадцать, Эноле – четырнадцать. Отец стал первым мертвецом, которого мы видели в жизни. Налитые кровью глаза уставились в газету, которую он так и не дочитал до конца. Энола, вернувшись из школы, застала отца таким. Удар. Крошечный кровеносный сосуд закупорился, а затем лопнул. Впрочем, отец уже был наполовину мертв после маминой смерти.

Мы не плакали, когда увозили тело.

Энола сидела на диване, скрестив ноги в виде буквы «V», и смотрела через окно на воды пролива. С тех пор сестра оставалась единственным человеком, который знал, как мы жили после его смерти, как готовили стейк по папиному рецепту, вспоминали, как отец отвешивал нам подзатыльники… Только она знала, насколько глубоко наше одиночество.

– Я тебя ненавижу, – сказала мне тогда сестра.

– Знаю.

– Я ненавидела его.

Мы оба уставились на стену, на которой обозначились контуры будущей трещины.

– Я тоже его ненавидел, – сказал я.

– Что происходит? – спросила она.

– Я позабочусь о тебе, – пообещал я.

Дойл и я смотрели в окно, а Энолы и след простыл. Приятель моей сестры покусывал большой палец. Я только сейчас заметил, что его ногти, как и мои, были обгрызены дальше некуда.

– Далеко она не сбежит, – сказал я. – В Напаусете нечего делать в эту пору.

Мне следовало бы ему растолковать, что любые отношения с моей сестрой неизбежно включают в себя вот такие внезапные срывы. Из-за татуировок мне трудно было смотреть на него, не вспоминая о часах добровольной боли.

– Кстати, сколько тебе лет?

– Двадцать четыре.

Мне казалось, что мы ровесники. Я бы дал Дойлу лет тридцать или, возможно, чуть больше.

– Должен спросить, что у тебя с моей сестрой?

Я специально не употребил слово «намерения», тогда это прозвучало бы очень по-отцовски.

– Я согласен на все, чего захочет она. – Вполне честный ответ на такой обтекаемый вопрос. – А чего ты так долго оставался под водой?

– Семейный бизнес. Меня научила мама. Она тоже когда-то работала в цирках и на ярмарках.

– Разве она не утонула?

– Утонула, но то совсем другое.

Дойл покачал головой, и осьминожьи щупальца задвигались у него на шее.

– Мужик! Ну, не знаю… У меня в семье все слесари-водопроводчики.

Он рассмеялся и хрустнул позвонками шеи. Как ни странно, но я начал симпатизировать этому парню.

За окном раздался скрип. Кто-то присел на почти сгнивший столик для пикников. Мы оба посмотрели в ту сторону. Ссутулившись, Энола сидела, скрестив ноги, на столе, сбитом нашим отцом. Она никогда не садилась на скамейку. Энола от нас отвернулась.

– Я за нее переживаю, – тихо произнес Дойл. – Из-за карт она ведет себя несколько странно.

– Я с ней поговорю.

– Хорошо, мужик.

Цемент ступенек крыльца заднего выхода растрескался, поэтому сестра заблаговременно узнала о моем приближении и смахнула со стола лежавшие там карты. Картон пожелтел, рисунки выгорели, уголки истрепались… Карты явно были очень старыми. Я заметил полустертую руку скелета прежде, чем Энола успела собрать все карты и сунуть их в карман толстовки. Развернувшись, она посмотрела на меня. Я присел на одну из лавок. Старые доски просели под моим весом.

– Это марсельская колода? Я видел такие рисунки в «Принципах прорицания». Также я видел колоду Уэйта, созданную в начале ХХ века. Красивые рисунки. На твоих картах не такие.

– Я не хочу об этом говорить, – заявила сестра.

– Я так и понял.

Энола вытянула ноги и оперлась локтями на стол.

– Зачем папа вообще это здесь соорудил? Не помню, чтобы мы хоть раз ели на свежем воздухе.

– Пару раз все же было.

– Но не после маминой смерти.

– Да, – согласился я. Все остановилось, когда мама умерла. – Дойл мне нравится.