Эрика Свайлер - Книга домыслов

Однажды, поздно вечером, Амос пошел проведать маленькую лошадку, собираясь побаловать ее диким луком, и застал там Бенно. Акробат гладил животное по лбу. От неожиданности Амос едва не вывалился из двери фургона, но Бенно его удержал.

– Извини, я не хотел тебя напугать. Мне надо с тобой поговорить. Я чувствую на душе груз и хочу его снять с себя.

Голос его был чуть громче шепота. Глаза блестели из тени. Лакомка фыркнула и принялась нервно перебирать копытами. Амос скормил ей лук и присел на корточки возле Бенно, вопросительно приподняв голову.

– Я видел кое-что, чего мне не следовало видеть. Эвангелина и мадам Рыжкова. Незадолго до ухода прорицательницы они ссорились. Тогда я не придал этому значения, но когда Рыжкова ушла, я начал задумываться.

Амос вздрогнул.

– Я решил рассказать об этом из предосторожности и потому, что ты всегда был ко мне добр. Ты никогда не задумывался о том, где прежде жила Эвангелина? Она меня пугает. Теперь ты обо мне все знаешь. Я открыл тебе, кем был прежде. Надеюсь, ты мне доверяешь. Можешь ли ты сказать то же самое в отношении Эвангелины?

Бенно положил свою руку Амосу на плечо, словно хотел опять его поддержать, не дать упасть. Во рту у парня стало горько от подступившей желчи. Он сплюнул на солому. Бенно подался вперед и замер у двери.

– Иногда трудно как следует позаботиться о самом себе, – задумчиво произнес акробат. – В таких случаях надо обращаться к друзьям. Впрочем, я могу ошибаться. Я хотел просто предупредить тебя и снять бремя со своей души. С моей стороны это весьма эгоистично. Ну вот, что сказано, то сказано. Я хочу только, чтобы ты задался вопросом: «Почему она себя топит?»

Бенно провел большим пальцем по сбитым костяшкам левой руки.

– И еще: почему Рыжкова нас покинула?

Акробат спрыгнул на землю и оставил Амоса наедине с его мыслями.

Прошел час, прежде чем парень почувствовал себя в состоянии покинуть свое пристанище.

Пибоди дал Амосу достаточно времени, чтобы он мог прийти в себя, но после того как в двух городах парень лишь слонялся без дела да чистил стойла животных, хозяин увлек его в сторонку для серьезного разговора.

– Надо работать, Амос.

Пибоди усадил парня у своего стола и потрепал ему волосы, которые без платка начали сваливаться и теперь висели грязными сосульками.

– Лень – наш враг. Никогда еще лень не наполняла мужчине кошелек.

Амос воззрился на него с несказанным удивлением, тогда Пибоди пояснил свою мысль:

– Деньги имеют свойство изменять мировосприятие. Мы найдем, чем тебе заняться, мальчик мой. Ничто не поднимает в такой мере дух, как работа.

Глаза Пибоди, несмотря на то что они прятались в тени, которую отбрасывали поля шляпы, выдавали его смертельную усталость. Амос уже догадался, о чем пойдет речь.

Клетку мальчика-дикаря извлекли из забвения. Эвангелина стояла рядом с ним, когда бархатный занавес водружали на место, цепляя за прутья. До этого девушка знала его как прорицателя. Амос предпочел бы ничего не менять. Он обнял ее.

Пибоди коснулся перчаткой плеча парня.

– Это временно, до тех пор, пока мы не придумаем, в чем тебя еще задействовать.

– Точно ничего другого не остается? – спросила Эвангелина.

– Твое водное действо не подходит для двоих, – кашлянув, произнес Пибоди. – В прошлом Амос был непревзойденным мальчиком-дикарем. Он был просто великолепен. Возможно, тебе будет небезынтересно увидеть Амоса в расцвете его таланта. Это весьма захватывающее зрелище.

Но отчаяние сделало выступление Амоса жутковатым. Женщины визжали и падали в обморок куда чаще, чем прежде. Другие члены труппы стали обходить парня десятой дорогой. Деньги, как и обещал Пибоди, зазвякали в его кармане, хотя сборы были совсем не те, что прежде.

– Исчезла радость, – сказал Пибоди после очередного представления. – Без нее, мой дорогой друг, увеселений не бывает.

Амос был с ним полностью согласен. Исчезание оставалось единственной частью номера, которая воспринималась зрителем благожелательно. В те драгоценные моменты, когда молодой человек позволял своему телу вслушиваться в дыхание мира и исчезать , душевная боль его оставляла. Боль возвращалась во тьме, когда он, сжимая Эвангелину в своих объятиях, вспоминал слова Бенно.

В Уэллстоне Амоса закидали гнилыми фруктами, и Пибоди, когда парень еще сидел в клетке, приказал ему немедленно натянуть рубаху, чтобы прикрыть свою наготу. После этого на душе у Амоса стало легче. То, что прежде вызывало удовольствие, например холод железных прутьев и прикосновение соломинок к голой коже, теперь казалось досадным неудобством. Амос предпочел бы прорицать вдали от глаз толпы. Ему не хватало общения со своей наставницей на известном только им двоим языке. Парню хотелось, чтобы на него смотрели без страха и омерзения.

Пибоди присел рядом с ним. На лице старика застыла гримаса жалости. Хозяина цирка совсем не заботило, что теперь его одежда измазана в грязи и к ней пристали древесные опилки.

– Я тоже по ней скучаю. Здесь у меня – пустота. – Пибоди постучал себя по груди в области сердца. – Мадам Рыжкова умела производить впечатление на людей, но… – Сделав паузу, он указал на потолок клетки. – Двигаемся дальше. Мы просто должны.

Амос скривился, но согласно кивнул. Вид у Пибоди был такой, что создавалось впечатление, будто этот человек вот-вот взорвется изнутри. Амосу же казалось, что у него внутри все постоянно сжимается. Он прижался щекой к плечу Пибоди, а затем через люк в полу выбрался из фургона так же, как проделывал это еще ребенком.

Той ночью он лежал, уткнувшись лицом в волосы Эвангелины, а девушка обнимала его, думая о том, что она виновата в бегстве Рыжковой не меньше, чем в убийстве своей бабушки.

Живот Эвангелины начал округляться. Они делали вид, что ничего не происходит, пока игнорировать это уже стало невозможно.

– Ты должен меня научить, – сказала она ему, когда странствующий цирк направился на юг.

Голова Эвангелины покоилась на его плече. Одной рукой Амос правил лошадью, тянувшей их фургон, другой он гладил шею девушки. Услышав ее слова, молодой человек оторвал взгляд от дороги.

– Гадать на картах Таро, – пояснила Эвангелина. – Вместе мы будем красивой парой.

Камушек, отлетев от колеса, упал в кустах. Дороги, за исключением оживленных путей вокруг Нью-Йорка и Филадельфии, оставляли желать лучшего, но Амос теперь обращал внимание на каждую рытвину, каждый корень, ибо любая тряска отзывалась болью в набухшем животе Эвангелины. Он отрицательно помотал головой. В картах жила Рыжкова, они хранили ее последнее прикосновение. Он не мог допустить, чтобы оно стерлось. Каждый раз, держа карты в руке, Амос вспоминал старушечьи шуточки своей наставницы, прикосновение ее большого скрюченного пальца к его руке. Они были слишком дороги его сердцу, чтобы гадать по ним.