Маркус Хайц - Ритуал

— Ах ты черт возьми.

— Именно это я и хотел сказать, — отозвался он, глянув на часы. — Мне надо бежать. — Он поцеловал ей руку. — Для меня это было большим удовольствием. И я не лукавлю.

Открыв задвижку двери, он кивнул разыгрывавшим занятость дамам с сумочками и наборами для макияжа, стоявшим перед большим зеркалом, и был таков.

Пьер смотрел на закрытую дверцу часовни для пилигримов, вход в которую открывался из внешней стены монастыря. Неохотно сняв с плеча мушкет, он прислонил его к серому камню и лишь потом толкнул посеревшую от непогоды дверь и безоружным ступил внутрь.

Скромный дом Божий, как и все строения этой местности, возведенный из гранитных валунов, едва-едва освещали огоньки двух свечей. Скудного света зимнего дня, проникавшего в витражные окна и розетку над входом, не хватало, чтобы развеять мрак по углам, в котором скрывались ряды ниш вдоль среднего прохода.

Стянув с головы треуголку, Пьер провел рукой по коротким черным волосам и потянул носом воздух. Пахло холодным ладаном и копотью свечей, к которым примешивались запахи сырого камня и дерева, внушая почтение, в котором искали путь к Богу благочестивые.

Молодой человек выдохнул, и в холоде часовни заклубилось отчетливое облачко пара. Он так надеялся, что будет в часовне один, что никто не подсмотрит, как он молится. Из-за отца и младшего брата имя Шастелей редко связывали с благочестием. Прихожане обязательно бы его рассматривали, перешептываясь, начали бы распространять про него разные небылицы.

А Пьеру совсем не хотелось, чтобы о его посещении монастыря узнал отец. Отцу он сказал, что пошел искать следы бестии, но ноги будто сами принесли его в окрестности монастыря Сен-Грегуар. Завидев впереди на холме строение, манившее безопасностью, ощущением убежища и знаком креста, Пьер просто не мог устоять. Они вернули ему сладкие воспоминания о любви матери, учившей его молиться.

Свернув в левый боковой проход, Пьер старался ступать как можно тише, не скрипеть сапогами и не топать на пути к статуе святого Григория. Опустившись на колени, он склонил голову, так что черные волосы упали ему на лицо, и закрыл глаза. Сложив руки, он пробормотал первые несколько «Отче наш», а после:

— Господи Боже, забери у меня лихорадку, которой заразила меня бестия и которая лишает меня разума и чувств. Я не знаю, что творю, когда она на меня находит. Иногда у меня кровь на руках, а напротив сидит Антуан, смотрит на меня, но меня не видит. Сними с нас проклятие! Мне страшно, я боюсь снова убить невинных.

От отчаяния у него выступили на глазах слезы. Горячие капли сбегали по его выбритым щекам, падая на плащ. Ему вспомнились все те места, где в последние дни нанесла удар бестия. Три маленькие девочки в Сен-Жюэри, в Монсарже и Рьеторе были знакомым образом растерзаны, и минимум в одном случае это не могла быть та самая бестия. А значит, или он, или Антуан повинны в смерти людей. «Или это были мы оба?» Его руки судорожно сжались. Пьер громко всхлипнул.

— Господи, возьми меня к себе! Я больше не вынесу!

— Мсье? Может, вам позвать кого-нибудь из сестер, мсье? — спросил юный девичий голос.

Пьер поднял голову. За пеленой слез он не мог разобрать ничего, кроме светлого пятна в обрамлении темной материи. Утерев слезы рукавом, он с трудом поднялся на ноги, которые затекли и онемели. За страстной молитвой он совершенно потерял чувство времени.

— Вы…

Поразительно прекрасное лицо девушки, которой никак не могло быть больше семнадцати лет, лишило его рада речи. В желудке у него разлилось тепло, но совесть тут же предостерегла, что в доме Божьем не место для распутных мыслей.

Смущенно улыбнувшись, девушка потупила голубые глаза.

У вас язык отмерз, мсье? — Из-под темной ткани выбивались пряди русых волос.

— Простите, — извинился он. — Я увлекся молитвой, а когда я услышал ваш голос, то решил, что небо послало мне ангела, чтобы избавить от злых мыслей. — Едва эти слова сорвались с его губ, он сообразил, как они похожи на заигрывание. — Но, прошу, не поймите меня неверно, — попытался он спасти положение и почувствовал, как заливается краской. — Я не хотел вас смутить. Я… мне уже лучше. — Он, смирившись, вздохнул. — Что бы я ни сказал, это покажется нам бормотанием глупца.

— Нет, мсье, — улыбнулась девушка. — Лишь путаницей. — Она поправила темную накидку, при этом стала видна ткань темно-красного платья и остроносый сапожок.

— Вы не из монашек? — с предательской яростью вырвалось у него.

— Нет. Я воспитанница достопочтенной аббатисы.

От ее слов он почему-то стал еще счастливее.

— Как насчет миски супа, мсье?.. — Она подождала, когда он представится.

Пьера одолела нерешительность. «Следует ли ей навыкать имя?» Ему не хотелось лгать в доме Божьем, перед статуей святого и под крестом, а потому он признался.

— Тогда пойдемте, мсье Шастель, — сказала она с легким поклоном. То ли девушка не слышала ничего про сомнительную славу лесников, то ли она ее не заботила. — Я отведу вас в странноприимный дом, там вам дадут чего-нибудь теплого. — Она направилась к боковой дверце часовни, которая вела в сам монастырь.

Пьер не двинулся с места.

— Вы очень добры, но, к сожалению, мне надо идти, мадемуазель…

— Топэн. Меня зовут Флоранс Топэн. — Она окинула его сияющим взглядом. Было очевидно, что и она находила его привлекательным, хотя девушка тут же благонравно потупилась. — Что гонит вас без еды на мороз?

— Ему надо уложить волка, — раздалось резко от открытой входной двери, и оба молодых человека испуганно вздрогнули. — Он достаточно потерял времени, валяясь на коленях перед истуканом дохлого попа.

По силуэтам на пороге Пьер узнал отца и брата, которые в отличие от него не расстались с оружием. Им наплевать было на правила в освященном доме Бога.

Жан бросил сыну мушкет.

— Ты оставил его за дверью, Пьер. Он недешево нам обошелся. Ты что, хочешь подарить его случайно проходившему мимо крестьянину? Да ты совсем рехнулся?

Пьер поймал оружие и торопливо зашагал к выходу из часовни.

А вот Флоранс совершенно неожиданно откликнулась на странное вторжение.

— Поскольку вы его отец и, уж конечно, тоже проделали немалый путь по холоду, я с радостью предложу и вам, и вашему спутнику горячего супа.

Она не утратила дружелюбного тона, хотя по ее лицу читалось, что ей пришлось преодолеть себя, лишь бы не сбежать сейчас же. Любовь к ближнему была для нее не пустым звуком, даже если этот ближний вел себя грубо. Такой отпор огорошил лесника, и его суровое лицо смягчилось.

— Прошу прощения, мадемуазель, время уже позднее, и нам бы хотелось добраться до деревни еще до наступления ночи.