Михаил Ладыгин - Дочь вампира

А день клонился к вечеру. Ещё раз тщательно осмотрев холм, мы стали собираться в обратный путь. Отец Никодим кряхтел и постанывал, я грязно ругался шёпотом, надеясь, что Настя меня не услышит. Мне казалось, что тело моё превратилось в один огромный синяк. Любое движение отзывалось ноющей болью, перед глазами плавали разноцветные круги, а в ушах стоял гул, напоминающий мне оживлённый аэропорт европейского масштаба. Слабодушно я начал мечтать о том, чтобы меня бросили здесь рядом с разделанными упырями. Но ответственность за скотину и сочувствие к Насте заставили меня сесть за баранку лендровера.

Вернувшись в село, мы не позволили себе расслабиться. Наскоро поужинав и переодевшись, мы распределили время ночного дежурства. Поскольку моя очередь оказалась только второй, я без колебаний рухнул на спальный мешок, сразу же провалившись в тяжёлый и глубокий сон.

Пробуждение было безрадостным. К навязчивой мускульной боли добавилась тяжесть в голове и сухость во рту. Глотнув из термоса кофе, я отправился в обход. Ни один из моих зверей не пожелал составить мне компанию. Я вышел на крыльцо и послушал мирный стрёкот сверчка, потом поднялся на чердак, откуда с помощью прибора ночного видения внимательно осмотрел опушку леса. Всё выглядело мирным и спокойным. Распахнув ставни слухового окна, я потревожил примостившегося на крыше Корвина. Ощущение безопасности казалось непривычно неправдоподобным.

Я спустился вниз, вышел на крыльцо и занялся своей трубкой. Огромное безоблачное небо, на котором ярко сияли звёзды, а под ним — мёртвое село, последний обитатель коего, отец Никодим, мирно спал в своей постели, наводили меня на философские размышления о вечности природы и скоротечности человеческой жизни, если только человек не выбирает себе участи вампира…

Я задержался в Болотове ещё на несколько дней. Мне хотелось убедиться в том, что село действительно очищено и можно не бояться рецидивов. Кроме того, следовало уладить ряд формальностей с местными властями. Как ни поверни, но столь быстрое исчезновение практически всех сельских жителей не могло не вызвать вполне естественных для такой ситуации вопросов. На вопросы мы отвечали вежливо и скорбно, всемерно изъявляя полную готовность помочь установлению истины. Следствие закончилось удивительно быстро, чему явно помогли мои связи и вмешательство церковного начальства, давшего отцу Никодиму самые лестные характеристики.

Кстати, сам отец Никодим развил бурную деятельность, стремясь возродить Болотово. Он заявил, что намерен остаться в селе. Вполне понятно изумление всех, кому он излагал свои пожелания о продолжении служб в болотовском храме. Но на все недоумённые вопросы отец Никодим лишь хитро улыбался и похлопывал по старенькому портфелю, в котором лежали черновики каких-то писем. Мне же он объяснил, что заручившись поддержкой церковного и светского начальства, предложил заселить Болотово беженцами, лишёнными крова и скарба в бывших братских республиках.

Я не слишком поверил в успех его начинания, но оказался неправ. Ещё до моего отъезда в Болотово приехало несколько семей. Самое интересное заключалось в том, что это были совсем не беженцы, а отставные офицеры, которым надоело мотаться по гарнизонным общежитиям и выслушивать бесконечные обещания выплатить им положенное материальное и денежное довольствие.

Отец Никодим радостно потирал руки, вводя новоприбывших в права владения наследством упырей и волколаков. К моей радости, в селе завелась скотина. На дворах забрехали собаки, веселя жидкостью своих голосов моего Патрика, а по улицам села побрели задумчивые козы, выщипывая из кюветов сочную травку. Жизнь возвращалась в некогда проклятое село. Настало время и мне возвращаться домой.

Надо заметить, что все эти дни я почти не видел Настю. Вначале она взялась помогать отцу Никодиму, приняв на себя обязанности его референта, а затем, когда в Болотово приехали переселенцы, начала обустраивать одно семейство в доме Фрола Ипатьевича, который вполне официально отписала им в полное пользование как единственная законная наследница всего движимого и недвижимого имущества незадачливого волколака. Семейство это состояло главным образом из пяти отчаянных сорванцов в возрасте от трёх до двенадцати лет, никогда не слышавших о той самой дисциплине, которую их папаша насаждал среди менее везучих чудо-богатырей, имевших несчастье оказаться в его роте.

Поскольку маленькие негодяи постоянно стремились напакостить моему зверью (они искренне верили, что ухватив за хвост сэра Галахада или запихнув палку в глотку Патрику, доставят тем самым им неизъяснимое наслаждение), я держался подальше от дома Фрола Ипатьевича и от Насти, за которой «золотая рота» капитана Блинова бегала постоянно, если не в полном составе, то в лице её худших представителей, на радостных лицах коих я явственно читал затаённую тягу к уголовной романтике.

Короче говоря, в Болотове становилось шумно и скучно. Утром я люблю поспать подольше, но колокольный звон, которому отец Никодим отдавался с редким самозабвением, способен был не только поднять с постели умирающего, но и превратить совершенно здорового человека в неврастеника. Итак, я начал паковать чемоданы.

Отец Никодим фальшиво заохал, предлагая мне отдохнуть, погостив в его доме сколько заблагорассудится, но я знал, что он будет безмерно счастлив избавиться от табачного дыма моей трубки и шерсти моей скотины в своей избе. Посему я сделался суров и неумолим, а отец Никодим, облегчённо вздохнув, подарил мне икону, чтобы она оберегала меня в моих странствиях. Должен признаться, что иконка оказалась древней и ценной. Подарив её мне, бывший однокашник лучше всяких слов сумел передать истинное своё отношение к моему вмешательству в судьбу Болотова.

И вот, когда я мыл свой лендровер, готовя его в дальнюю дорогу, на подворье прибежала Настя, сопровождаемая чумазыми новопоселенцами, чьё появление в Болотове вполне могло компенсировать исчезновение упырей. Постоянно несущий дозор Корвин издал предупреждающий клик, а сэр Галахад величественно проследовал на чердак, чтобы там в приятной дрёме переждать нашествие. Патрик же, поймав мой сочувственный взгляд, задрал хвост и рванул в лес.

Настя открыла рот, чтобы поздороваться со мной, но её приветствие потонуло в едином вопле трёх здоровенных глоток, каждая из которых извергала нечто банальное, но от этого не менее скверное: «Дядя, покатай!», «Это твоя тачка?», «А у моего папки был уазик! Знаешь такую военную машину?» В это мгновение я почувствовал странную тягу к вампиризму и меланхолически подумал, что в древнем обычае человеческих жертвоприношений заключён глубочайший смысл.