Михаил Ладыгин - Дочь вампира

— Дети! Разве вас не учили, что придя в гости, сначала нужно поздороваться? — я постарался воспроизвести интонации одной моей учительницы, которая иногда снится мне после слишком обильных возлияний или при очень высокой температуре.

Три рта, прекратив словоизвержение, так и остались открытыми.

— Чистили ли вы утром зубы? Мыли ли руки? Почему у вас грязные коленки? А ваша мама позволила вам выходить на улицу в таком виде?

Настя поперхнулась от сдерживаемого смеха, а её свита, погрустнев, осуждающе посмотрела на меня тремя парами невинных серых глаз, однако, заподозрив, что я замыслил обременить их каким-нибудь скучным поручением (а я сделал всё, чтобы именно такое подозрение закралось в их порочные души), немедленно ретировалась.

— Милые дети, правда? — спросила Настя.

— Не разделяю вашего заблуждения, — я остался холоден и сух.

— Бросьте! — она безапелляционно махнула рукой. — Теперь вы меня не проведёте своими штучками. Я знаю, какой вы! Но мне надо бежать. Я хотела попросить вас взять меня с собой, если, конечно, это вас не стеснит. У меня ведь в Москве сестра. Я и так слишком надолго оставила её одну.

— Конечно, конечно, — засуетился я, — никаких проблем, места в автомобиле достаточно…

— Вот и хорошо! — прервала меня девушка, лукаво добавив, — а я вас по дороге кормить стану. За час я соберусь.

Мило улыбнувшись, она выскользнула за калитку. Я посмотрел ей вслед, вздохнул и взялся за ведро…

Настя оказалась на удивление пунктуальной. Ровно через час она появилась на подворье отца Никодима в джинсах и шёлковой зелёной блузке. В руках девушка держала сравнительно небольшой чемоданчик и полиэтиленовую сумку с провизией, а за плечами у нее висел потрёпанный рюкзак.

— Я готова, — радостно объявила она.

Мы тоже успели собраться. Сэр Галахад уже расположился в лендровере, а Патрик, вывалив язык и преданно заглядывая мне в глаза, ждал только команды, чтобы занять место в машине. Я помог девушке разместить её багаж, распахнул перед ней дверцу машины. В этот момент из дома торжественно вышел отец Никодим, чтобы перекрестить нас и пожелать доброго пути. Прощание выглядело сдержанным и кратким. Перед самым отъездом священник сунул Насте довольно большое лукошко, завязанное тряпицей, махнул рукой и удалился в дом. Девушка сунула подарок в машину (салон наполнился чудесным ароматом спелых яблок), и мы поехали.

Всю дорогу до Москвы моя спутница казалась довольно молчаливой и сосредоточенной. Какая-то навязчивая мысль не давала ей покоя. Во время остановок она, словно вспомнив о взятых на себя обязательствах, принималась шутить, расспрашивать меня о каких-то пустяках или играть с Патриком, но стоило лендроверу набрать скорость, как она вновь погружалась в свои размышления. И вот, когда мы уже подъезжали к Москве, она вдруг повернулась ко мне и решительно объявила.

— Знаете, я решила уехать с сестрой к отцу.

— Зов крови? — позволил я себе весьма двусмысленный вопрос.

— Возможно, — неожиданно серьёзно ответила Настя.

— А скучать не будете?

— Буду! Обязательно буду, — в голосе её сквозь уверенную отрешённость пробилась какая-то тоска, — но я почему-то уверена, что должна поступить именно так.

— А сестра?

— В первую очередь из-за сестры я и должна поехать к нему. Я не могу этого объяснить, но так надо… — Настя замолчала.

Мне показалось, что она просто пытается не заплакать.

— У вас ещё есть время подумать, — не очень искренне заметил я.

— А знаете, вначале я решила выйти за вас замуж!

Я, опешив, едва не подрезал обгоняемый грузовик.

— Быстро же вы принимаете и меняете решения, — заявил я, скрывая смущение.

— Что делать! Уж такая уродилась, — теперь она весело смеялась. — Вы поможете мне побыстрее оформить визу? Вы ведь всё можете?

— Помогу!

Я помог. Прошло совсем немного времени, а я уже подвозил сестёр в Шереметьево, только теперь мы ехали мимо того места, где состоялся наш разговор, не в лендровере, а в «Вольво». И Настя сидела не рядом со мной, а на заднем сидении, прижимая к себе хрупкую девчушку с огромными чёрными глазищами… Они избежали власти болотовских упырей, чтобы добровольно отправиться к тому, кто всеми безоговорочно признавался властелином вампиров…

Прошло несколько месяцев. Труды и заботы постепенно стирали память о болотовских приключениях, о которых за этот весьма длительный период времени мне напомнили лишь дважды: один раз меня пригласили в прокуратуру подписать несколько бумажек, связанных со снятием свидетельских показаний по факту исчезновения из села Болотова гражданина Брыля С. Н., да ещё раз мне напомнил об отдыхе на лоне погоста телефонный звонок отца Никодима.

Батюшка, экономя деньги, уплаченные за междугородний разговор, скороговоркой сообщил мне, что в селе наступил период благоденствия. Он настоятельно просил меня воздержаться от наездов в его владения, опасаясь моего дурного влияния на его паству или появления нежелательных слухов об историческом прошлом почивших обитателей Болотова. Деловито посоветовав мне «непременно сходить к исповеди, дабы очистить душу» et quibusdam aliis 30 30 и еще кое о чём (лат.) , он торопливо повесил трубку.

Признаюсь, я и сам стремился вытравить из своих воспоминаний «бои с упырями», поскольку эти жутковатые сцены не способствовали ни здоровому пищеварению, ни безмятежному сну. Поэтому когда меня попросили зайти в румынское посольство для получения «небольшой посылки», я слегка смутился. Не сразу сообразил я, кто может что-то передать мне из бывшей вотчины Николае Чаушеску. Но потом перед моими глазами возник милый образ очаровательной Насти, после чего я резвёхонько помчался в гараж заводить автомобиль.

Посылка действительно оказалась небольшой: мне передали плотно завёрнутый пакет размером с почтовый конверт, но толстенький и аккуратно перевязанный шпагатом, со множеством сургучных печатей. На всех печатях красовалось изображение одинокой башни без каких-либо надписей.

Поблагодарив молодого дипломата, взявшего на себя труд доставить мне от неизвестного ему отправителя пакет, которому предстояло миновать официальную таможню обеих стран, я вернулся к себе в усадьбу.

Запершись в кабинете, я ещё раз рассмотрел печати, но не обнаружил в них ничего нового. Сургуча явно не пожалели, поэтому, когда я снял шпагат, на небольшом медном подносе, стоявшем на моём столе, высилась приличная горка красноватых обломков от многочисленных толстых печатей. Бумаги на упаковку пакета тоже не пожалели. Это была толстая коричневая упаковочная бумага.

Я снял один слой, затем второй, третий. В голове моей начала оформляться нерадостная мысль о том, что я всего-навсего стал жертвой чьего-то розыгрыша. Сняв четвёртый слой бумаги, я обнаружил толстый конверт, также запечатанный всё той же сургучной печатью с изображением башни. Решив сохранить её нетронутой, я ножницами отрезал край конверта. Из него на стол выпали две записки и небольшая коробочка, в каких обычно держат ювелирные изделия.