Михаил Анохин - Проклятая повесть

Благочинный Василий встретил Битюгина у машины и обнял: «Вчера, после обеда нехорошо стало у меня на душе. Вспомнил о тебе: не случилось ли чего. Позвонил, супружница твоя, – он кивнул в сторону Людмилы, – худшие мои предчувствия оправдала. Вон ведь, горишь весь».

Василий, поддерживал под руку, Льва Петровича, тот беспомощно улыбался, стесняясь своей слабости. Рядом шла Людмила, с несрываемым любопытством рассматривая благочинного.

Священник был не высок ростом, ладно сложен, смугл, как многие выходцы из Западной Украины. То, что с Украины, Людмила определила по особому выговору, певучести гласных. Взгляд быстр, остр и надолго запоминается. Долю секунды глянул он на Людмилу, а взгляд запал в душу.

Показалось, что нет в человеке тайны от этого взгляда.

– Случилось вот… – Битюгин попытался высвободить правую руку, за которую держала супруга. Произошла заминка. Они остановились.

– Да не держи ты меня: – резко сказал Битюгин. – Я ведь еще на ногах пока что стою.

Людмила обиженно поджала губы, но руку отпустила.

– Вот, – Битюгин показал ладонь.

Василий с полминуты рассматривал пятно, а потом перекрестил себя и Битюгина:

– Кто же тебя так «отметил»?

– Был один. Кстати просил, чтобы я его с тобой познакомил.

– Не Лялькин ли?

– Так он тебе известен? – удивился Битюгин.

– Врагов своих в лицо зрю. Пройдем в храм.

– Он поглядел на Людмилу и сказал:

– Оставьте нас одних. Пожалуйста.

Котова вспыхнула, но промолчала и, резко развернувшись, пошла к машине, села, демонстративно хлопнув дверью.

Что происходило за дверями церкви, о том ведомо только двум: Бютюгину и благочинному отцу Василию, но более двух часов пришлось сидеть Людмиле в машине, и это ожидание издергало её.

Обратно ехали молча и дома весь вечер не разговаривали, к тому же Битюгин по приезду уснул, да так крепко, что супруга не стала его будить и поужинала в одиночестве.

Битюгин проснулся в десятом часу утра, и весь день его трясло, как в лихорадке. Вечером обильно вырвало чем-то склизко-черным, и после этого Битюгин уснул. Люда собрала слизь и отправила на анализ: она полагала, что Лев Петрович отравился или, того хуже, отравлен. Она не видела никакой связи между кожным заболеванием и, резким ухудшением здоровья, которое развивалась так бурно и стремительно.

Утром, следующего дня Лев Петрович попросил молока и с аппетитом съел сдобную булочку.

– Вот, вырвало тебя, и пошел на поправку. Я тебе говорила, что нужно принять рвотное, что тебя кто-то траванул, а ты вечно никого не слушаешь. – выговаривала ему Люда, радуясь, что Битюгину стало лучше. – И незачем было тащиться к этому попу…

Она не договорила, потому что Битюгин посмотрел на неё страшными глазами, полными ненависти.

– Все, все! Молчу! – Людмила замахала руками, – не гляди на меня так, умоляю!

Через три дня, Битюгин уже один, без супруги, приехал в храм Иоанна Воина. Шла церковная служба обычным порядком, рядовая и он смешался с прихожанами, отстоял до конца. В обеденный перерыв Василий подошел к нему.

– Ну как? Вижу что лучше.

Битюгин показал ему руку. «черепашка» из багровой стала как черной.

– Видел я этого оборотня. Приходил он ко мне в тот день и говорил мне о тебе. Что ты, мол, с пониманием отнесся к его намерениям искать мощи святого Томского.

Битюгин удивленно посмотрел на Василия. Тот усмехнулся: «Не телесно приходил, а в духе. Очень на меня злобствовал. Это хорошо, что я успел тебя окрестить. Много он людей загубил, да Господь мне открыл, что будет положен предел его беззакония.

Он дотронулся до плеча Бютигина своей маленькой, сильной рукой и тот очутил даже через материю пиджака, как горяча была ладонь священника.

– Ты. живешь в миру осторожно с оглядкой нужно ходить в нем, когда храмы возрождаются к жизни: то Князю мира сего не по душе такое, и он начинает возопиять к Господу. Напоминает ему, что тот обещал в конце времен царствие его. Вот и светские люди говорят, что живем мы со времени Чернобыля в апокалипсическом времени. Господь и им, как Астафьеву, дает мудрость предчувствия. Сторонись мудрствующих о сокровенных вещах.

– Он, то есть Лялькин, много говорит о святых мощах…

– Лжет он. Слыхал я его бредни. Человек то Господом сотворен был нетленным и вечным, и только в первом человеке произошло повреждение этой нетленной природы его. Так святые отцы учат. У людей есть память об этом вот и по наущению дьявола начинают подрожать Богу, де и мы нетленного сотворим…

Он провел Битюгина до машины и благословляя профессора сказал:

– Я ежеутрене и ежевечерне молитву о тебе совершаю, но и ты потрудись, ибо без твоего встречного труда любые молитвы – тщета. – Отец Василий полез в карман и вытащил оттуда крестик:

– Тот-то, крестильный, вижу, снял, да и утерял поди? Вот и отметину получил, а кабы не снимал, так и ничего бы не было. Беспечные вы, все. Хотя в нынешние времена сатана как никогда силен.

Лев Петрович виновато развел руками, так как не нашел слов и подставил свою голову в готовности принять крест.

Вечером, ложась в постель, Люда заметила на груди мужа крестик, но ни чего не сказала. Анализ слизи, которой вырвало Льва Петровича, не подтвердил её версии об отравлении, но весьма озадачил лаборантов. Это был кал, но кал не человеческий, а свиной. Котова была потрясена таким выводом лаборантов, но Битюгину ни чего не сказала.

Через три недели, Лев Петрович еще раз приехал к отцу Василию, «черепашка» усохла и смысла сфотографировать узор, уже не было ни какого.

К Новому 2000-му году отметина отпала, а на её месте осталось только белое пятнышко с тонкой молодой кожицей.

Семен Адамов вернулся в свой кирпичный особняк, пустой и гудящий от пустоты, в сентябре. На двух клумбах перед высоким крыльцом, засыхали неухоженные цветы, а в огороде похозяйничали любители поесть и попить на дармовщинку. Удивительным было то, что ничего не было тронуто в самом доме. Уезжая в отпуск, он оставил ключи от дома теще и тестю, но по всему было видно, что они сюда не заглядывали. Маленькие паучки успели затянуть паутиной углы комнат, настроили ловчих сетей у шкафов, над шифоньерами – словом, хозяйничали так, словно жилые помещения остались навечно в их владении.

У Адамова не было сил, а главное – желания обиходить помещения. В комнаты жены и сына он не входил: был какой-то суеверный страх, и всю свою жизнь он сосредоточил в собственной спальне и на кухне. Редко бывал в зале, потому что, усаживаясь на диван напротив телевизора, ощущал что будто бы рядом с ним сидит его погибшая жена.

Кажется, на третий день он написал объявление о продаже дома. Была мысль навестить тестя, но он не мог себя заставить куда- либо пойти.