Елена Климова - Реминискорум. Пиковая дама

– Где это мы? – робким полушепотом спросила Вера.

Вергилий метнулся ввысь и засветился ярко, словно люстра:

– Неужели вы не узнаете театр памяти? Из какого же вы невежественного времени и места? Не ведаете высокого искусства памяти!

– А, ясно… Шерлок Холмс, чертоги разума и все такое, – мрачно заметил Борис. – Только мне все эти чертоги и театры ни к чему. Я обычно представляю свою память как жесткий диск. Отдельно текстовые файлы, отдельно музыка и видео. По-моему, очень удобно.

– Шерлок… Холмс? Жесткий? Диск? – Вергилий вытаращил глаза и с непониманием покачал головой. – Боюсь, с переводом снова неполадки. Внимайте же, о необразованные создания: здесь, в малом реминискоруме, то есть внутреннем театре памяти Госпожи, хранятся ее воспоминания. Самые важные – на первом ряду, вот здесь, за дверями с символами планет. Идемте! Скорей!

Вергилий проскользнул за одну из дверей. Друзья последовали за ним.

За дверью обнаружилась небольшая полутемная комната с обитыми досками стенами. На столе, беспорядочно разбросанные, лежали крупные старинные карты Таро, напоминающие те, что они видели на выставке, – казалось бы, так недавно, а словно в прошлой жизни. Трюмо, завешенное старой шалью, стулья, пуфик, в шкафу – разноцветные банки и склянки, старинные книги с названиями на неизвестных языках. На стене – пучки высушенных трав и полотняные мешочки, лосиный череп с разлапистыми рогами.

– Жутковато, – Грета вздрогнула. – Как будто она вот-вот появится…

– Не появится. – Вергилий небрежно махнул призрачной рукой. – Не стоит беспокойства, ведь это всего лишь воспоминание. Здесь Госпожа когда-то работала. За этим столом читала эти книги. Простите, – обратился он к Вере, – не могли бы вы взглянуть в зеркало? Мне кажется, это нам поможет…

– Посмотреть в него? Что может быть проще!

Вера сделала то, что просил Вергилий. Сдернула шаль с зеркала – и словно приросла к полу. Зеркало вспыхнуло ярким огнем.

– О боже… Что это?.. Леша!.. Как же это?

Ее отражение старело на глазах, но ужаснее всего было даже не это. Параллельно с тем, как перед глазами в зеркале старело лицо, перед мысленным взором Веры кто-то синхронно прокручивал кинофильм всей ее будущей жизни.

Вот она уходит от Алексея. Живет одна, все больше и больше погружаясь в работу… Борьба со смертью становится ее личной вендеттой. У нее самый высокий процент выживаемости по больнице, но многие пациенты все равно умирают. И каждая такая смерть – словно шрам на сердце, словно микроинфаркт. И все эти микроинфаркты она чувствует – прямо сейчас, здесь, перед зеркалом. Каждый новый шрам на сердце – новая морщинка на лице, шрам – морщинка, шрам – морщинка… Она становится старше, опытнее, ей поручают все больше сложных самостоятельных операций. Это значит, еще больше смертей у нее на столе, под ее руками… Вот ей уже сорок. Она кандидат наук, живет по-прежнему одна, но иногда встречается с замзавом кафедрой, на которой защищала диссертацию. Замзав женат, появляется изредка, все время звонит жене, жутко боится скандала. В конце концов она прогоняет и его. Случаи все сложнее и сложнее. Больные умирают все чаще. Это потому что лечение экспериментальное, она сама его разработала. Но каждая смерть по-прежнему разрывает ей сердце… Ей шестьдесят, но выглядит она на все семьдесят. Живет одна, уже много лет. У всех подруг и ровесниц – дети, внуки. У нее – работа. Она уже профессор. Учеников много, близких – нет. Все признают, что она блестящий врач, только уж больно холодна, словно машина, медицинский робот. За глаза ее зовут Да Винчи, намекая и на то, что робот, и на то, что постарела. Ей все равно, она по-прежнему лихорадочно работает. Ее счет со смертью еще не сведен. Пациенты продолжают умирать, разрывая ей сердце, а на ее лице не отражается ничего. Она – машина, медицинский робот. Такой она себя сделала и не жалела об этом. Вот только пациенты продолжали умирать и умирать… В семьдесят четыре, когда она стоит за операционным столом, проводя очередную сложнейшую многочасовую операцию, она вдруг чувствует боль в сердце, сильнее обычной. Пациент в критическом состоянии, и она решает закончить операцию, а потом заняться собой. Но вдруг нестерпимая боль разрывает ей грудь слева и отдает в руку. Рука делает неверное движение – и пациент мертв. Восстановить это прорезанное сердце уже не удастся. Она понимает это прежде, чем падает сверху на операционный стол. У нее самой – клиническая смерть от обширного инфаркта. Как показывают в плохих фильмах, она взмывает под потолок операционной и оттуда наблюдает за бригадой своих коллег, которые пытаются спасти одновременно двоих – пациента, которого она погубила, и ее, старуху в медицинском комбинезоне. И пока они предпринимают все положенные действия по срочной реанимации, она видит ожидающую ее вечную соперницу, Смерть. Смерть смотрит на нее безглазым черепом и ухмыляется беззубой челюстью. Смерть опять победила, и это уже окончательное ее, Верино, поражение… И в тот момент, когда на обоих мониторах – пациента и врача – две светящиеся линии окончательно выравниваются, означая отсутствие сердцебиения, Вера вдруг отчего-то видит картину из прошлого, одну-единственную.

…Алексей, опершись о лопату и вытирая пот со лба, весело смотрит на нее. А она, Вера, молодая и счастливая, идет к нему через картофельные грядки, неся бутылку с водой:

– Хочешь пить?

– Спасибо. – Он жадно отпил, обливаясь, сразу половину.

– Чего такой хмурый? Устал?

– Устал, но не в этом дело. – Виновато улыбнулся. – Чувствую себя виноватым. Вот такой у нас медовый месяц – нещадная эксплуатация человека человеком на родительской плантации. Конечно, будь я побогаче, мы бы рванули на какие-нибудь Карибы или Багамы… Лежали в шезлонгах, попивая коктейли, и купались в бассейне с голубой водой.

– Видели глазки, что покупали, – засмеялась Вера, – теперь ешьте, хоть повылазьте. Чтоб семья учителя и медика гребла деньги лопатой? Я знаю, богатства у нас не будет, ну и что? Я полюбила тебя не за это.

– А за что?

– Сложно сказать… Не задавай дурацких вопросов! – Она в шутку замахнулась кустом высохшей картофельной ботвы. – Люблю, потому что люблю! Ни за что. Просто так.

– Почему дурацких? – Алексей присел на перевернутое ведро. – Я могу ответить. Например, потому что ты красивая. Тонкая, как тростиночка, и лицо у тебя сияет.

– Лицо сияет, потому что ты рядом. – Вера поцеловала его. – И так будет всегда. Только твой ответ меня расстраивает. Получается, если я не буду красивой, ты меня разлюбишь?

– Видишь ли… Красота женщины для мужчины очень важна…