Александр Пелевин - Здесь живу только я

В небольшой луже грязного света, растекшейся по снегу из раненного в шею фонаря, шевелится темный комочек – что-то маленькое, живое и дрожащее. Красноармеец Петр ускоряет шаг, сворачивает в сторону и приближается к фонарю. Он видит рыжего котенка, свернувшегося в клубок; снег вокруг него растаял.

— Что ж ты делаешь тут, малыш? Совсем, я вижу, продрог. Иди скорее ко мне.

Петр поднимает котенка на руки: он еще совсем маленький, месяц от роду, шерсть его грязная и мокрая, и горят зеленым его сонные глаза. Не боится котенок Петра и ласково ему мурлычет. Красноармеец улыбается котику и укрывает его у себя на груди за теплой шинелью. Только любопытная чумазая мордочка осталась снаружи.

— Пошли, котик. Дам тебе новый дом. Будешь жить у меня, — говорит ему Петр.

— Спасибо, — отвечает котик.

Красноармеец Петр идет вперед, и по-прежнему снег под ногами скрипит, и все так же темно и пустынно на Невском проспекте, но ветер стихает, он уже не рвется наружу из черных и злых подворотен.

Когда Петр с котиком приближается к фонарям, те вспыхивают, а затем снова гаснут за спиной, когда красноармеец проходит дальше. Свет фонарей идет вместе с ним.

Слабый, расплывчатый свет появляется впереди, и из морозной ночи выходят люди с высоко поднятыми вверх красными знаменами. Идут они стройно и держат шаг – шаг тяжелый и тягостный, медленный и печальный. Слышно, как звонко катится по гололеду их неровное пение, как вздрагивает оно и дышит.

Останавливается Петр под фонарем, свет которого с каждой секундой становится ярче.

— Ты слышал, что Ленин умер? – спрашивает Петр котика.

Котик приоткрывает глаза и отвечает ему:

— Ленин? Ах, да. Да, я знаю. Ветер сегодня принес мне газету и читал её вслух.

И вновь закрывает глаза. Ему тепло и сонно за пазухой у Петра.

Приближаются люди, становятся различимы их лица, и видит Петр, что они несут на руках грубо сколоченный деревянный гроб.

Котик снова открывает глаза и вдруг говорит:

— А ты знаешь, что там нет Ленина?

— Как нет Ленина? Он же умер. Кто там тогда, если нет в гробу Ленина? – удивляется Петр.

— А ты сам посмотри, — и опять засыпает.

Люди, несущие гроб, проходят мимо Петра – и тогда он подходит ближе, заглядывает и видит, что в гробу никого нет.

— Эй, товарищ, — шепчет Петр одному из них. – Зачем вы несете пустой гроб?

— Замолчи, — отвечает он, не глядя в его сторону. – Не мешай нам хоронить нашу пустоту.

Петр молчит и продолжает смотреть, как проходят мимо него все эти люди, и видит их мутные взгляды, устремленные в одну точку. Он чувствует, как под грубой тканью шинели спит котик – теплый, живой. Он ровно сопит в такт биению сердца.

Похоронная процессия уходит туда, где не горят фонари, куда морозным ветром унесло все его, Петра, воспоминания, в холодную ночную темень. Все тише и тише становится пение, отдаляется, вот и совсем исчезло, и люди с гробом растворились в темноте.

Один-единственный фонарь горит на всей улице – тот, в свете которого стоит Петр.

— Скажи мне, котик, — говорит он после долго молчания, — А где же тогда Ленин, если его нет в гробу?

Но котенок молчит. Он спит. Слышно только его ровное дыхание.

У него теперь новый дом.

***

— Не может быть, чтобы такие вещи оставались без логического объяснения, — не унимался Герман. – Надо только как следует подумать – и оно обязательно найдется.

За окном медленно начинало светлеть. До конца смены оставалось полчаса. Заснуть они так и не сумели.

— Думаешь? – Смородин зевнул и прикрыл рот рукой. – Я не могу ничего придумать. Разве что мы оба сумасшедшие и нам давно пора в больницу.

— Это тоже вариант. Нельзя сбрасывать со счетов ничего. Если перебрать все варианты и отмести в сторону самые невероятные, мы найдем причину.

— Например?

— Не знаю. – Герман засмущался. – Может быть, в наш организм попали какие-то психотропные вещества. Может быть абсолютно все.

— И мы видели одинаковые галлюцинации?

— И такое бывает. Иногда люди действительно видят одно и то же. А может быть, мы видели разные вещи, но потом в нашей памяти сложилась общая картина?

— Перестань.

Смородин хотел только одного – доползти до кровати и лечь спать.

— А тот, второй, который сменяет тебя через двое суток? Ты с ним говорил?

— Нет. Я вообще его не видел. Знаю только его имя.

— Поговори с ним.

Смородин махнул рукой и поморщился.

— Тогда я поговорю.

— Как хочешь. Я устал и хочу спать. Вечером можем снова встретиться и обсудить все на свежую голову.

— Давай вечером вернемся сюда и поговорим с ним? Или сразу с Грановским?

— Можно попробовать. А сейчас я закрою эти витрины обратно и мы уйдем отсюда.

Через полчаса они вышли на улицу.

Смородин чувствовал страшную усталость и морщился от мелкого снега, который противно бил по лицу. Совсем скоро, думал он, я доползу до кровати и лягу спать, а в ноги уляжется кот, и мы проспим с ним до самого вечера, а потом я проснусь, сварю кофе и вернусь на работу. Почему-то сейчас он был уверен в том, что больше здесь не будет ничего. Никаких телефонных звонков, никаких открытых дверей, никаких странных надписей, никаких писем из прошлого, никаких гудящих проводов. Пусть все это будет бредом, пусть он просто сходит с ума, и Герман пусть сходит с ума вместе с ним.

***

Что-то громыхнуло на кухне, и Мюнхгаузен моментально проснулся, настороженно приподняв уши. Наверное, Петр уронил кастрюлю, подумалось ему, и уши вернулись в спокойное положение, глаза снова закрылись, и голова мягко опустилась на шерстяной свитер, который он давеча затащил на этот шкаф (Петр, помнится, долго искал его), дабы использовать в качестве постели. Когда сон уже готов был продолжиться с того места, на котором прервался, со стороны кухни вновь прозвучал грохот. Мюнхгаузен поднял голову. Здесь, на этом шкафу, поскольку он был самой высокой точкой обзора, открывался чудесный вид на всю комнату, и кот взглянул на подоконник: желтые тюльпаны еще не выросли, за окном уже стемнело – значит, ужин будет как минимум через час.

Петра в комнате не было. Что удивительно, был выключен и компьютер.

Мюнхгаузен свесил голову вниз, прицелился в сторону компьютерного стола и точным прыжком спикировал на него, умудрившись не опрокинуть стойку с дисками, а затем соскочил на пол.

Первым делом он, как всегда, заглянул под кровать с целью проверить целостность своих стратегических запасов. Все было на месте: и нераскрытая пачка сигарет, и совсем свежий, недельной давности, апельсин, и помятая десятирублевая купюра, и две абрикосовые косточки, и загнанная полгода назад пустая бутылка тринадцатого портвейна, и наконец гордость коллекции – добытый совсем недавно правый носок Германа, восхитительный шелковый носок в коричневую полосочку.