Александр Пелевин - Здесь живу только я

— Почему вы рассказали это мне?

На её лице обозначились морщины улыбки.

— Не знаю.

Некоторое время они ехали молча. Петр смотрел в окно и краем глаза замечал, что голова женщины тоже повернута в сторону окна. Странно, думал он, ведь она не может видеть того, что происходит за окном.

Возле Московского вокзала трамвай остановился.

Кондуктор объявил своим странным скрипуче-железным голосом:

— Уважаемые пассажиры! Позвольте сообщить вам о незапланированной остановке трамвая. Дальнейший путь невозможен. Рекомендую вам покинуть вагон, поскольку дальнейшее пребывание здесь больше не имеет никакого смысла.

Двери открылись.

Петр приоткрыл сумку – кот мирно спал. Женщина по-прежнему сидела, повернув голову в сторону окна.

— За окном вокзал.

— Жаль, что я не могу это видеть.

— Вы будете выходить?

— Пожалуй, я некоторое время побуду здесь. Мне тут нравится.

— Хорошо. Тогда удачи вам. До свидания.

— И вам удачи. Но все-таки зачем вы опять убили моего мужа? Вы все время убиваете моего мужа. Неужели вам еще не надоело?

Петр нервно улыбнулся ей, резко встал и направился к выходу.

Перед тем, как выйти, он заглянул в кабину кондуктора. Тот невозмутимо повернул голову в его сторону. Строгие черты лица обострились, пустой взгляд не выражал никаких чувств.

— А вы? Куда теперь поедете вы? – спросил Петр.

— Вполне резонный вопрос. Отвечаю: на данный момент все мои задачи выполнены, и я ухожу на заслуженный отдых. Удачного путешествия. Надеюсь, поездка была для вас приятной.

С этими словами он поднес руку к виску, сжал пальцами кожу возле уха и слегка повернул её. Из закрытых губ выбилась тонкая струйка пара, глаза закрылись с металлическим скрежетом; затем его голова ровным, медленным движением приподнялась над шеей на нескольких железных штырьках, качнулась вперед, отделилась от шеи и скатилась на колени.

В шее еще некоторое время крутились шестеренки, но вскоре они затихли.

Петр повернулся к открытым дверям и вышел из трамвая.

Перед ним стоял Московский вокзал.

Он оглянулся назад: женщина все так же сидела и смотрела в окно.

Ему вдруг стало отвратительно и тошно.

Сон это или нет?

У него уже не было сил отличить реальность от сна.

Мелкие снежинки падали на его лицо и тут же таяли. На улице было пустынно и безлюдно. Не было видно даже проезжающих по дороге машин.

Сон или не сон?

Может быть, он по-прежнему сидит на стуле в квартире Фейха, а рядом лежит мертвый Грановский?

Может быть, он лежит в своей кровати, и никакого Грановского не было вообще? Может быть, он так напился в день рождения, что до сих пор спит?

От бессилия ему захотелось упасть на землю и снова заснуть. Но что будет дальше? Еще один сон во сне?

А вдруг он проснется в психбольнице, окруженный угрюмыми санитарами?

«Спишь, спишь, спишь, спишь» — шептал холодный ветер в правое ухо.

«Не спишь, не спишь, не спишь, не спишь» — завывал ветер в левое.

«Спишь» — говорил ветер.

«Не спишь» — возражал ветер самому себе.

— Заткнитесь оба, — сказал Петр вслух.

«Хорошо» — шепнул ветер в правое ухо.

«Как скажешь» — проговорил ветер в левое.

«Решай сам» — сказал он, стихая и удаляясь.

— Решу сам, — сказал Петр. — Я не сплю.

И ветер окончательно стих.

Он поправил винтовку за плечом и пошел вперед.

На вокзале тоже было почти безлюдно, только старая цыганка стояла у закрытого киоска с сигаретами, и скучающий постовой возле входа в зал ожидания зевал, лениво оглядываясь по сторонам. Привычно пахло креозотом. Смородин любил этот запах с самого детства: он означал, что скоро Петр сядет в поезд и будет наблюдать за тем, как отдаляется город, как проносятся за окном деревья, как дрожит ложка в подстаканнике, а толстый попутчик обязательно развернет фольгу с жареной курицей и начнет неторопливо чистить вареное яйцо, а за окном будут проноситься реки, мосты, города. Было бы хорошо, если б вся жизнь прошла в поезде, подумал Петр.

Кот Мюнхгаузен спокойно и терпеливо сидел в противогазной сумке, время от времени высовывая морду, чтобы поводить носом по сторонам. Петр придерживал сумку рукой.

Герман ждал его у входа в зал ожидания.

Он был в такой же форме, как и Петр, и за его спиной висела винтовка.

— Здравствуй, — сказал Смородин.

— Здравствуй, — ответил Герман.

Они обнялись и замолчали.

Затем оба закурили и стали рассказывать друг другу обо всем, что с ними произошло.

Они стояли у входа в зал ожидания — одни на всем вокзале, двое в одинаковых фуражках и красноармейских шинелях, с винтовками за плечами, оба небриты и бледны, с сигаретами в зубах и с одинаково нервными движениями.

— Скажи, ты действительно существуешь? — спросил Петр после минутного молчания.

Герман улыбнулся.

— В чем я точно никогда не сомневался — так это в собственном существовании. Хотя, если честно, я не могу ничего утверждать наверняка. Я уже ни во что не верю.

— Что мы теперь будем делать?

— Мы уедем.

— Куда?

— Куда-нибудь. Смотри, через час отправится поезд в Волгоград. Мы можем успеть взять на него билеты. Не успеем на него — успеем на любой другой. Надо уехать куда-нибудь подальше отсюда.

— Да, — согласился Смородин.

Они отправились к кассам.

Во всем зале работало только одно окошко, за которым сидела уставшая женщина с добрым и круглым лицом. Она заулыбалась, взглянув на Петра и Германа.

— Добрый вечер, — заговорил с ней Герман. — Скажите, у вас еще остались билеты на поезд до Волгограда? Любые, хоть сидячие.

Кассирша заглянула в компьютер, затем с той же улыбкой ответила:

— Да. Как раз два плацкартных билета. Шестой вагон. Стоимость билета — 2560 рублей.

Оба принялись лихорадочно рыться в кошельках.

— Да… Вот… — Петр извлек нужную сумму и протянул кассирше вместе с паспортами.

Она забрала деньги и спустя минуту выложила на стол два бело-золотых билета.

— А вы артисты? — спросила она, не переставая улыбаться.

— Нет, — ответил Герман. — Мы реконструкторы. Едем на реконструкцию Сталинградской битвы.

— Это хорошо, — сказала кассирша. — Удачи вам. Кстати, поезд уже подан.

Они вышли из зала и направились к перрону.

Проводник у шестого вагона стоял с явно скучающим видом. На нем была приталенная черная шинель, совсем не похожая на то, во что обычно были одеты проводники, и черная фуражка.

Увидев Петра и Германа, он улыбнулся.

— Добрый вечер. Хоть кто-то сегодня пришел. Вы артисты?

— Нет, — ответил Петр. — Мы реконструкторы. Едем на реконструкцию…

— Сталинградской битвы, — с улыбкой закончил за него проводник.

— Да.

— Будьте добры, ваши билеты и паспорта.

Они показали билеты и паспорта.