Брэм Стокер - Логово белого червя

Потом, через какое-то время, дом взяла себе богатая пожилая леди, из незамужних. Не знаю уж, в какой из комнат она спала, но жила она там одна-одинешенька; и, как бы там ни было, когда слуги однажды явились поутру спозаранку, она сидела на ступеньках крыльца, тряслась и говорила сама с собой, ну чисто ум за разум. И никто никогда уже не сумел вытянуть из нее ни словечка, кроме: ”Не просите меня уйти, я обещала его дождаться”. Никто так и не сумел дознаться, кого это она собиралась ждать, но, ясное дело, те, кто ведал, что это за дом такой та самом деле, случай с ней тоже не пропустили мимо ушей.

Еще позже, когда дом стали сдавать внаем по частям, эту самую комнату снял Микки Бирн с женой и тремя ребятишками; и я своими ушами слышала от миссис Бирн, что детей что-то такое подымает по ночам в кроватках, и ей невдомек что, и они ежечасно кричат и плачут, ну точь-в-точь как покойная экономкина дочка; пока однажды ночью бедный Микки не хватил лишку, такое за ним водилось, и что вы себе думаете — посреди ночи ему вдруг почудился шум на лестнице, а под мухой он не придумал ничего лучше, как только пойти да разобраться. Ну, а уж после этого жена его услыхала только крик: “О Господи!”— да грохот, что разбудил весь дом; ну и, ясное дело, он лежал на самых нижних ступеньках с насмерть переломанной шеей…

Помолчав, горничная добавила:

— Я спущусь в переулок и это, пришлю Джо Геви упаковать остальные пожитки, ну и, значит, снести их по новому адресу.

Мы вышли все вместе, и каждый из нас, нисколько в том не сомневаюсь, вздохнул куда как свободнее, когда мы в последний раз переступили сей зловещий порог.

Сейчас же мне остается лишь кое-что прибавить в сооответствии со старинным обычаем, принятым в беллетристике, которая находит своих героев не только лишь среди головокружительных приключений, но приводит их к нам порой и из совершенно иных миров. Вам должно признать, что как плоть, кровь и слезы какого-нибудь романтического героя неотделимы от ткани обычной литературной поделки, так и дом наш из кирпича, дерева и известки составляет неотторжимую основу настоящего, пусть и не вполне внятного изложения сей доподлинной истории. Далее, обязан сообщить вам о катастрофе, постигшей в конце концов этот самый дом — спустя два года после описываемых событий пустующую недвижимость перекупил эскулап-шарлатан, именующий себя бароном Дулстоерфом, который заставил все окна гостиных бутылями с заспиртованными в них натуральными ужасами да завалил подоконники газетами с типично высокопарной и насквозь лживой саморекламой. Среди добродетелей сего джентльмена трезвость, увы, не числилась, и однажды ночью, изрядно хватив лишку, он подпалил полог своей кровати, едва не сгорел сам, а от дома осталось одно пецелище. Позднее дом был отстроен, и теперь в нем располагается похоронная контора.

Вот я и поведал вам о наших с Томом злоключениях, присовокупив к ним некоторые второстепенные, но заслуживающие определенного внимания детали. Теперь же с чувством исполненного долга хочу пожелать вам очень спокойной ночи и самых что ни на есть приятных сновидений.

Глаза мои стали слипаться над новым трактатом по психологии магистра Брауна-Сикворда, и я отправился спать. Я уже лежал, когда вдруг услышал резкий ночной звонок.

Дело было зимой, и, признаюсь, я с великой неохотой вылез из теплой постели и спустился вниз, чтобы открыть дверь. За эту неделю меня уже дважды будили посреди ночи, причем по самым пустяковым поводам. В первый раз меня вызвали к юному наследнику богатого семейства, который порезал палец перочинным ножом, забавляясь им в постели. В другой раз меня позвали привести в чувство молодого джентльмена, лежавшего на лестнице без сознания, где его и нашел его перепуганный родитель. Свинцовый пластырь в первом случае и нашатырный спирт во втором — вот и все, в чем нуждались мои пациенты. Я даже не сомневался, что повод для нынешнего вызова был столь же незначителен. Однако я был слишком неопытен как врач и поэтому не упускал возможности попрактиковаться. Я ведь делал только первые шаги на пути врачевания и старался не пренебрегать даже вздорными просьбами о помощи. И я почтительно открыл дверь.

На пороге по щиколотку в снегу стояла женщина. Ночь стояла безлунная, и я разглядел только смутный силуэт, зато вполне отчетливо услышал, как стучат, словно кастаньеты, зубы незнакомки. Пронзительный ветер плотно прижимал ее одежду к телу, и, судя по тому, как ясно обрисовывалась фигура, женщина оделась явно не по погоде.

— Входите, входите, моя милая, — проговорил я поспешно, так как в переднюю, воспользовавшись полуоткрытой дверью, ворвался ветер и, похоже, вздумал похозяйничать в ней. — Можете обо всем рассказать мне в доме.

Она неслышно скользнула через порог, словно была бесплотным духом, и я закрыл дверь. Пока я возился в кабинете с лампой, женщина продолжала стучать зубами, и на мгновение мне даже показалось, что там, в темной передней, громыхает костями скелет. Я наконец зажег свет и позвал ее. Вскользь глянув на посетительницу, я поинтересовался, что за дело привело ее ко мне.

— С отцом несчастье, — сказала женщина. — Ему срочно нужен врач, хирург. Умоляю вас поспешить к нему.

Я поразился, услышав чистый, мелодичный голос. Такие голоса, за редким исключением, могут рождаться лишь в совершенных формах. Я внимательно посмотрел на свою гостью, но за плотной шалью разглядел лишь неясные очертания тонкого, бледного лица с большими глазами. Жалкое платье из старого линялого шелка висело на ней как на вешалке, что говорило о нищете, в которой жила его обладательница. На сгибах шелк проносился до дыр, а подол заляпанной грязью юбки обтрепался до бахромы. Туфли, наполовину прикрытые этим убогим одеянием, вконец раскисли от влаги и грязи. Руки женщина прятала под шалью, покрывающей ее голову. Концы шали свисали на грудь, очертания которой, хоть и несколько угловатые, показались мне не лишенными прелести. Бедность в ореоле таинственности нередко привлекает внимание. Тому пример статуя Монти «Нищенка под вуалью».

Так что же произошло с вашим отцом? — спросил я потеплевшим голосом.

— Он тяжело ранен, сэр. При взрыве.

— Вот оно что! Так он работает на заводе?

— Нет, сэр. Он химик.

— Химик? Выходит, он мне собрат по профессии. Подождите минутку, я только накину пальто. Вы далеко живете?

— На Седьмой аллее, в двух кварталах отсюда.

— Тем лучше. Мы будем у него через несколько минут. Кто-нибудь остался присматривать за ним?

— Нет, сэр. Отец никому не разрешает заходить в лабораторию, только мне. И даже сейчас, когда он так плох, он отказывается покинуть ее.