Брэм Стокер - Логово белого червя

— Неужели! Он, видно, проводит какие-то важные опыты? Я сталкивался с подобными случаями.

Мы как раз проходили мимо фонарного столба. Женщина внезапно повернула голову и посмотрела на меня с таким ужасом в глазах, что я невольно оглянулся, ожидая увидеть позади неведомую опасность, угрожавшую нам обоим.

— Не… не спрашивайте меня, — задыхаясь, проговорила она. — Он вам все расскажет. Но прошу вас, быстрее. Боже правый! А вдруг он умер?

Я промолчал, но позволил ей крепко ухватить меня за руку, и она понеслась вперед огромными прыжками, будто то была не молодая девушка, а дикий зверь. Мне стоило немалого труда поспевать за ней. Наконец мы остановились перед неказистым обветшалым домом на Седьмой аллее, неподалеку от Двадцать третьей улицы. Женщина распахнула дверь и, не отпуская моей руки, буквально втащила меня по лестнице наверх, куда-то на четвертый этаж пристройки к основному зданию. Вскоре я стоял в небольшой комнате, освещенной тусклой лампой. В углу на убогом жестком ложе неподвижно лежал человек, в котором я угадал своего пациента.

— Вот он, — сказала девушка, — идите к нему. И… и скажите, не умер ли он? Я боюсь смотреть.

Пол устилало множество разбитых и поломанных химических приборов, и мне пришлось пробираться между ними. На полу валялась опрокинутая французская жаровня на треножнике; уголь, еще теплый, рассыпался по всей комнате. По разным углам кучами громоздились тигли, перегонные кубы, реторты; на маленьком столике теснились многочисленные склянки с различными минералами и металлами, в которых я распознал сурьму, ртуть, графит, мышьяк, буру… Да, то было поистине жилище химика, причем бедного. Приборами, несомненно, пользовались, и не один раз. Не было того сияния изысканно-тонкого стекла и металлического глянца, что ослепляет в лаборатории химика состоятельного. Здесь все указывало на бедность. Вместо разбитых тиглей отец девушки приспособил аптечные банки, а цветные реактивы рассовал по обычным темным бутылкам вместо привычных прозрачных пузырьков. Нет ничего печальнее, чем видеть науку или искусство в нищете. Бедно одетый ученый, истрепанная книга или расстроенная скрипка молча взывают к нашему сочувствию.

Я приблизился к жалкой постели, на которой лежал пострадавший. Мужчина тяжело дышал, повернувшись лицом к стене. Я осторожно взял его за руку, чтобы привлечь внимание.

— Как вы себя чувствуете, мой бедный друг? — спросил я его. — Куда вас ранило?

При звуке моего голоса он подскочил и, съежившись, прижался к стене, словно загнанный в угол зверек.

— Кто вы такой? Я вас не знаю, — заговорил он быстро и сердито. — Кто привел вас сюда? Вы — чужой. Как вы смели войти? Что вы тут делаете? Шпионите за мной?

— Я не шпионю, — мягко возразил я. — Я узнал, что с вами случилось несчастье, и пришел лечить вас. Я — доктор Луксор. Вот моя визитная карточка.

Старик взял карточку и впился в нее глазами.

— Вы — врач? — недоверчиво спросил он.

— А также хирург.

— Вы давали клятву не раскрывать секретов своих пациентов.

— Несомненно.

— Боюсь, я ранен, — прошептал он, внезапно ослабев и едва не падая.

Я воспользовался случаем и бегло осмотрел его. Руки, часть груди и лица были страшно обожжены. Старика, конечно, мучила боль от ожогов, но его жизни, по-моему, ничто не угрожало.

— Вы никому не расскажете о том, что узнали здесь? — забеспокоился старик, беспомощно глядя на меня, пока я накладывал на ожоги мазь. — Обещайте мне!

Я кивнул.

— В таком случае я доверяюсь вам. Я хорошо заплачу, только вылечите меня.

Я едва сдержал улыбку. Сам Лоренцо дель Медичи, который владел сундуками с миллионами дукатов, не обратился бы к своему лекарю с более самодовольным видом, чем этот обитатель убогого жилища на четвертом этаже наемного дома на Седьмой аллее.

— Вам следует соблюдать покой, — сказал я. — Вам вредно волноваться. Я оставлю вашей дочери успокоительное, и вы примете его немедленно. Утром я вас навещу. А уже через неделю вы поправитесь.

— Слава Богу! — донесся шепот из темного угла у двери. Я обернулся и увидел в темноте неясную женскую фигуру, стиснувшую в отчаянии руки.

— Моей дочери! — вскричал старик, вновь подпрыгнув на постели. — Так вы ее видели? Когда? Где? Да будет она трижды прок…

— Отец! Отец! Только не это… не надо! Не проклинай меня!

Бедная девушка сорвалась с места и с рыданиями упала перед кроватью на колени.

— А! Воровка! Пожаловала! Сэр, — обратился он ко мне, — несчастнее меня нет никого на свете. Помните о Сизифе и Прометее, которые мучаются с начала времен: один все вкатывает в гору камень, а тот вечно скатывается; другого терзает орел? Мифы живучи. Вот мой камень, неизменно сокрушающий меня! Вот та хищная птица, которая не устает клевать мое сердце! Вот она! Вот! Вот!

И старик, с негодованием и ненавистью потрясая раненой рукой, изуродованной повязкой и бинтами, указал на женщину, которая рыдала у его постели.

Я ужаснулся. В ту минуту я не смог бы даже утешить его: я словно оцепенел. Рознь среди близких по крови действует на посторонних как удар тока.

— Выслушайте меня, сэр, — продолжал он, — . и я выверну эту раскрашенную гадюку наизнанку. Вы поклялись мне, что не предадите меня. Я — алхимик, сэр. Уже с двадцати двух лет меня влекла удивительная, непостижимая тайна. Да, раскрыть лепестки таинственной Розы, охраняемой страшными шипами; расшифровать изумительную Грань изумруда; соединить в мистическом браке Красного Короля и Белую Королеву; слить их душой и телом на веки вечные, выбрав строгие пропорции земли и воды, — такой была моя возвышенная цель, таким был дивный подвиг, который я совершил.

Я сразу распознал в этом бессмысленном наборе фраз жаргон истинного алхимика. Рипли, Фламел и другие показали миру в своих сочинениях удручающую картину научной неразберихи.

— Два года тому назад, — взволнованно продолжал бедняга, — мне удалось решить эту грандиозную задачу: превратить цветные металлы в золото. А сколько я до этого выстрадал — один Бог знает, да вот эта девица. Я все сложил на алтарь во имя великой цели: еду, одежду, воздух, прогулки — все, кроме крыши над головой. И мои тяжкие труды увенчались успехом. То, что Николас Фламель совершил в 1382 году, Джордж Рипли — на Родосе в 1460 году, Александр Сетон и Майкл Скудивогиус — в семнадцатом веке, я сделал в 1856 году. Я сотворил золото! Я сказал себе: «Я изумлю Нью-Йорк посильнее, чем Фламель когда-то изумил Париж». Тот был всего лишь жалким подражателем, который однажды проснулся знаменитым. Я же прикрывал себе спину дырявой ветошью, ведь я соперничал со всеми Медичи. День и ночь я трудился как вол, и все потому, что мне никак не удавалось сделать за один раз больше определенного количества. И ведь я проделывал это совсем не так, как описывают — да что там описывают — намекают, — древние алхимические книги. Но я верил, что с опытом придет и умение и что совсем скоро я смогу затмить своим богатством богатейших монархов земли.