Мария Корелли - Вампир — граф Дракула

— Ах, Боже мой, так скоро, так страшно скоро!

Казалось, он забыл о моем присутствии. В эту минуту раздался свисток. Профессор оторвался от газет, пожал мне руку и сказал:

— Я скоро напишу.

26 сентября. Вчера получил письмо от Артура. Слава Богу, он немного оправился. Морис все еще у него. Я очень рад этому, так как наш славный американец обладает веселым нравом. Он тоже черкнул мне несколько строк.

Что касается меня, то я рьяно принялся за работу в клинике в надежде, что это отвлечет меня от тягостных воспоминаний. Но Бог один знает, когда наши мытарства придут к концу!

Вчера фон Гельсинг поехал в Эксетер и провел там ночь. Сегодня в пять часов пополудни он влетел ко мне и, размахивая номером «Курьера», закричал:

— Что вы про это думаете?

Я просмотрел газету, но не понял, что так заинтересовало профессора. Тогда он указал мне на статью, озаглавленную: «Таинственные происшествия в Гиллингаме». Я ничего не понял, пока не дошел до места, где говорилось о ранках, обнаруженных на шеях заблудившихся детей.

— Те же приметы, как у бедной Луси!

— Какой вывод вы делаете из этого?

— Видимо, причина тождественна. Что-то, повредившее Луси, вредит этим детям.

Ответ фон Гельсинга поразил меня:

— Вы правы, но не совсем.

— Что вы хотите сказать, профессор?

Лицо его было так серьезно, что я невольно напрягся, предчувствуя новую беду.

— Объясните, в чем дело, — прибавил я.

— Неужели, Джон, вы до сих пор не поняли причину смерти бедной Луси?

— Она умерла от анемии, вызванной большой потерей крови.

— Чем же вы объясняете потерю крови?

Я пожал плечами.

Профессор сел рядом со мной.

— Вы умный человек, Джон, — сказал он. — Но почему вы не даете себе труда задуматься, правильно ли ваше объяснение или нет? Неужели вы не можете допустить, что есть масса вещей, которых вы не понимаете, что есть люди, видящие то, чего вы не видите? Это и есть главный недостаток науки: не признавать ничего без доказательств.

Но разве мы способны объяснить все? Скажите, отчего, например, Мафусаил прожил девяносто лет, а бедная Луси, которой перелили кровь трех сильных молодых людей, не прожила после этого и недели? Разве вы можете познать все тайны жизни и смерти? Разве вы можете сказать, отчего один паук умирает, не достигнув полного развития, а другой живет долго, как тот паук в старом Испанском соборе, достигший колоссальных размеров и питавшийся маслом священных лампадок? Почему в пампасах Южной Америки существуют огромные летучие мыши, сосущие кровь из коров и лошадей, в то время как на островах дальнего запада такие же огромные мыши висят безжизненно на ветках деревьев весь день, а ночью нападают на несчастных людей и высасывают их кровь?

— Бог мой, профессор! — воскликнул я взволнованно. — Неужели вы предполагаете, что Луси стала жертвой летучей мыши и что столь необычайное приключение случилось здесь, в Лондоне?

Фон Гельсинг не ответил и продолжал:

— Объясните мне, почему черепаха живет дольше, чем человек? Почему существует поверье, что есть люди, которые умереть не могут? Объясните, как индийский факир может заставить себя умереть? Его хоронят, на его могиле сеют хлеб, хлеб созревает, а когда выкапывают гроб, оказывается, что факир жив!

Мои мысли путались. Вопросы фон Гельсинга загнали меня в тупик.

— Профессор, позвольте мне быть вашим учеником, как в былые времена. Я не знаю, к чему вы это говорите, и ничего не понимаю. Ради Бога, скажите, чего вы добиваетесь?

— Я добиваюсь вашей веры.

— Веры во что?

— Веры в то, во что ваш ум отказывается верить. Один американец как-то сказал мне: «Вера — это то, что заставляет нас верить в вещи, которые ум отвергает».

— Я обещаю верить вам!

— Вы такой же хороший ученик, как и раньше, — улыбнулся фон Гельсинг. — Я убежден, что вы все поймете. Итак, вы думаете, что ранки на шеях детей оставлены тем же, скажем, существом, что и на шее Луси?

— Должно быть.

Фон Гельсинг встал и торжественным голосом сказал:

— Вы ошибаетесь! Я желал бы, чтобы вы были правы, но в действительности все хуже, во сто тысяч раз хуже!

— Что вы хотите этим сказать? — воскликнул я. Профессор опустился в кресло. Закрыв лицо руками, он прошептал:

— Ранки на детских шеях сделаны Луси!

Я вскочил и, ударив кулаком по столу, закричал:

— Фон Гельсинг, вы с ума сошли!

Профессор поднял голову и внимательно посмотрел на меня.

— Было бы лучше, если бы я действительно сошел с ума, — проговорил он тихо. — Я берег вас, мой друг, и не хотел огорчать. Да, вам трудно поверить в это… Сегодня вечером я пойду на кладбище, чтобы доказать свою правоту, и предлагаю вам пойти со мной.

Я был ошеломлен и не знал, что ответить. Профессор заметил мои колебания и продолжал:

— Логика проста. Если я сказал правду, то доказательство успокоит вас. Пойдемте сейчас в больницу и осмотрим найденного ребенка. Доктор Винцент, мой приятель, позволит освидетельствовать его. А потом, — он достал ключ из кармана и показал его мне, — потом мы проведем ночь на кладбище, где похоронена Луси. Это ключ от склепа. Мне поручили передать его Артуру.

Сердце мое сжалось, предчувствуя что-то ужасное. Но что я мог сделать? Собравшись с духом, я согласился.

Ребенок не спал, когда мы пришли. За ним был хороший уход, и он поправлялся. Доктор Винцент снял повязку с его шеи и показал две маленькие ранки. Не было никакого сомнения! Они ничем не отличались от тех, которые мы видели на шее Луси. Мы спросили Винцента, чему он приписывает эти повреждения.

— По-моему, — сказал он, — это укус какого-то зверька, либо крысы, либо летучей мыши… Весьма возможно, что какая-нибудь разновидность вампиров завезена к нам из Южной Америки моряками. Чего я совершенно не понимаю, так это рассказов детей о какой-то красивой даме, приглашавшей их поиграть с ней. И этот ребенок говорит то же самое.

— Надеюсь, — вмешался фон Гельсинг, — что когда вы отошлете ребенка домой, то прикажете родителям зорко следить за ним. Нельзя оставлять детей без присмотра. Бог знает, что может приключиться с ними. Во всяком случае, вы продержите его несколько дней в больнице?

— По меньшей мере неделю, пока ранки совершенно не заживут.

Солнце уже садилось, когда мы вышли из больницы.

— Торопиться некуда, — объявил фон Гельсинг. — Зайдем сначала куда-нибудь пообедать.

Мы перекусили в ближайшем ресторане и около десяти часов вечера направились к кладбищу. Уже совсем стемнело, тускло горели фонари. Миновав людные кварталы, мы очутились на пустынной улице. Дойдя по ней до кладбища и не желая, чтобы кто-либо знал о нашем посещении, мы перелезли через ограду и отыскали склеп Вестенра. Вокруг было темно и очень тихо.