Дэниел Истерман - Имя Зверя

Голландец опустил голову. Он боялся одного-единственного человека в мире — того, который шел рядом с ним.

— Прошу прощения, — сказал он. Он знал, что эль-Куртуби никогда не произносит пустых угроз.

Пространство между мечетью и Скальным собором было почти пустым. За ним виднелся город, карабкающийся по склонам своими башнями, куполами и плоскими крышами.

— Думаю, пора идти, — сказал эль-Куртуби.

Голландец ничего не ответил. Они прошли мимо полицейских и спустились с Храмовой Горы в Старый город. Там пересекли Виа Долороза и направились на север, к мусульманскому кварталу. Улицы на всем пути были полны священников и солдат, монахинь и торговцев, бедуинов и туристов, смешавшихся самым непристойным образом. Иерусалим был борделем, и его шлюхи носили одежды всех видов. Бог давным-давно упаковал свои чемоданы и уехал отсюда, предоставив их самим себе.

Улицы становились все уже и темнее, пока окончательно не превратились в ущелья между высокими каменными стенами, в которых через равные промежутки были массивные, обитые гвоздями двери. Тишина была гнетущей. Воздух здесь был, казалось, пропитан отчаянием, нищетой и ненавистью. Многие годы, приходя сюда, эль-Куртуби вдыхал этот запах насилия, несправедливости и беспомощности, который душил его и от которого ему никогда не удавалось избавиться. Он нигде не чувствовал покоя, пока Иерусалим оставался в руках неверных.

Они подошли к низкой двери и остановились. Голландец громко постучал, и по всему переулку разнеслось эхо. Через несколько секунд дверь отворилась, впустив их в узкий коридор, освещенный тусклой электрической лампочкой. Их встретила женщина, одетая в черное. Здесь было так темно, что трудно было сказать, молодая она или старая.

— Нас ждали? — спросил Голландец.

— Его держат для вас внизу, — ответила женщина.

— Его приготовили, как я просил?

Женщина коротко кивнула. На ее лицо попал свет. Она была молодой и обладала хрупкой красотой, которую портила злоба.

— Вы боитесь? — голос эль-Куртуби был на удивление нежным. Женщина удивленно взглянула на него, как будто смысл вопроса был ей неясен.

— Я не понимаю...

— Вы боитесь того, что вам придется сделать через два дня?

Она вздохнула, как будто испытав облегчение:

— Боюсь? Нет. Это мой долг. Чего мне бояться?

Эль-Куртуби внимательно поглядел на нее, долго не отводя взгляда.

— Мы исполняем свой долг по собственному желанию, — сказал он, как будто цитируя одну из своих проповедей. — Именно в этом его ценность. Вы не марионетка. Среди нас нет марионеток. Вполне естественно испытывать хотя бы небольшой страх.

Коридор вывел их в маленькую гостиную. Эль-Куртуби, шедший впереди, нырнул в проход в левой стене. Узкая лестница вела в старый погреб. Голландец спустился вслед за ним, женщина осталась наверху.

Погреб существовал со времен крестоносцев, если не раньше. Он был выложен грубо обтесанными каменными плитами и первоначально использовался для хранения вина. Это было нездоровое место, вечно сырое и холодное. Даже в разгар лета никто не спускался сюда, чтобы спастись от жары: промозглый воздух пронизывал до костей.

Едва оказавшись в погребе и не успев еще ничего разглядеть, они почувствовали запах: тошнотворную вонь пота и рвоты. Эль-Куртуби зажег лампу. Он бывал здесь раньше и хорошо ориентировался. Погреб наполнился слабым желтоватым светом.

В углу, согнувшись, лежал человек. Он пребывал в полубессознательном состоянии. Несмотря на холод, на нем не было никакой одежды. Он был изранен и грязен. Тело было в засохшей крови. Ноги его были раскинуты под странным углом: они были аккуратно переломаны как минимум в шести местах. Но большинство увечий были внутренними. Его жизнь не мог бы спасти даже самый умелый хирург.

Он тупо открыл глаза, без всякого интереса глядя на двоих людей, спустившихся к нему. Несколько часов назад его покинул страх. Зная, что скоро умрет и его мучители не смогут с ним ничего сделать, он испытывал облегчение. Все, чего он хотел сейчас, — говорить, рассказать им все, что им нужно узнать, чтобы все поскорее кончилось.

— Как его зовут? — спросил эль-Куртуби у Голландца.

— Эли Гал. Майор Гал.

— Из МОССАД?

Голландец покачал головой:

— Из Шин-Бета. Ответственный за ватиканские дела.

Эль-Куртуби поднял брови:

— Зачем им это нужно?

— В Израиле живет восемьдесят тысяч христиан, и католики составляют большой процент от их числа. Аналогичным образом, много евреев живет в католических странах или в государствах с большим процентом католического населения. Это вопрос политики. В прошлом году на католические храмы в Израиле было совершено пятьдесят одно нападение.

— А сколько из них было нашей работой?

— Тридцать. Нам не нужно очень стараться, чтобы здешний котел закипел.

Эль-Куртуби наклонился. Израильтянин посмотрел на него без всякого интереса.

— Наверно, тебе очень больно. — Эль-Куртуби встал на колени рядом с узником и приблизил губы к его уху. Он очень медленно говорил по-английски: — Но ты думаешь, что тебе недолго осталось мучиться, что худшее позади, что тебя либо отпустят к твоим друзьям и семье, либо убьют. Ты рассказал все, что знал, все, что, по твоему мнению, от тебя хотели услышать, но ты расскажешь и больше, если тебя попросят. Ты выложил все и поэтому думаешь, что боль скоро прекратится. Тебя вернут в родную конуру или пристрелят; и ты, так или иначе, освободишься.

Он остановился, наблюдая за эффектом своих слов. Они дошли до сознания узника. Майор Гал напряг внимание.

— Ага, — продолжил эль-Куртуби, — вижу, ты понял меня. Хорошо. Нам не придется тратить время. Все очень просто. Я хочу знать кое-какие вещи, о которых ты еще никому не рассказал, о которых, как ты, может быть, думал, мы даже не догадываемся. Но сейчас ты думаешь, что все это уже не имеет значения, что тебе невозможно причинить новую боль и нельзя вылечить. — Он сделал паузу и приблизил губы еще ближе. — Но ты ошибаешься. Очень ошибаешься.

Испанец осторожно достал что-то из кармана.

— Взгляни-ка на эту фотографию, — сказал он. — Как видишь, она сделана вчера. Какая красивая женщина — твоя жена. И какие замечательные дети! Жаль, если с ними случится что-нибудь... неприятное.

Эли Гал закрыл глаза. Он полагал, что уже избавился от мучений, но теперь понял, что худшее впереди.

— Я не... знаю, что вам нужно, — пробормотал он неразборчиво. С его ртом и зубами что-то сделали. Говорить было пыткой.

— Не волнуйся. Все очень просто. Ты только должен доверять нам и рассказать все, что ты знаешь.

— Боже мой, я же рассказал вам... все. Пожалуйста... не мучьте их. Они... ничего... не знают.

— Все, что ты должен сделать, — рассказать мне, что произойдет первого января.