Дэниел Истерман - Имя Зверя

— Января? Ничего... Я не...

— Я могу привести их сюда, — прошептал эль-Куртуби. — Ты увидишь все собственными глазами. Ты знаешь, на что способны мои люди.

— Я не могу... вспомнить...

На лбу Гала выступил пот.

— Пожалуйста, — сказал он. — Что-нибудь... от боли.

— Мы можем причинить тебе гораздо большую боль. А теперь подумай. Крепко подумай. Расскажи нам о Папе. Расскажи нам точно, каковы его планы.

Если на лице израильтянина и оставалась еще краска, то сейчас она исчезла. Он покачал головой. Эль-Куртуби взял его за левую руку и сломал ему указательный палец. Гал вскрикнул.

— Ты только прибавляешь себе ненужных страданий. Я могу гарантировать безопасность твоей жены и детей, но только если ты честно расскажешь все, что знаешь. И не забывай, что, если твои слова окажутся ложью, они по-прежнему будут у нас в руках.

Гал несколько раз судорожно вздохнул.

— Он... — начал он, — Папа... намеревается отслужить мессу... в церкви Святого Гроба, в Старом городе.

— Мы это знаем. Он собирается праздновать Святую годовщину и начало третьего тысячелетия. Что еще? Когда он прибывает?

Израильтянин судорожно закашлялся, затем посмотрел на своего мучителя. В его глазах стояли слезы.

— Его самолет... прилетит в Тель-Авив рано вечером... тридцать первого. Я не знаю... сколько времени...

— Через два дня.

— Его отвезут... прямо в Иерусалим, к президенту Гольдбергу. Утром... утром первого он отправится в церковь. Там не будет... журналистов... Ни туристов, ни паломников... Только Папа... и специально приглашенная конгрегация. После итого состоится конференция, на которой будут присутствовать представители всех основных религий региона.

Гал замолчал. Боль и страх за семью вынудили рассказать его то, что он знал.

Он зажмурился и увидел Ханну, Игаля и Рахель. Увидел кровь.

Когда они снова оказались на улице, эль-Куртуби улыбнулся и взглянул на Голландца:

— Сегодня вечером в Каире все будет готово?

— Без всяких сомнений. Газеты уже ждут завтрашнего заявления.

— Иностранная пресса?

— Мы намерены сделать заявление сегодня в девять часов.

— Хорошо.

— Мы не можем позволить Папе попасть в Иерусалим, — сказал он. — Его необходимо остановить.

— Возможно ли это?

— Думаю, что да. Он верит в меня.

— То есть верит, что вы Антихрист?

— Да. Он знает, кто я. И боится меня.

Они дошли до Львиных Ворот. На Дерех-Йерихо их должна ждать машина, чтобы отвезти в Иорданию. Проходя мимо храма Бичевания, эль-Куртуби вздрогнул. Что, если это не просто совпадение? Что, если он, в конце концов, не господин, а слуга? Зверь, а не его Хозяин? Глядя на серые и желтые древние камни, он сказал прерывающимся голосом:

— Уйдем отсюда. Поскорее. В этом месте слишком много призраков.

Дождевые струйки чертили на ветровом стекле тонкие неровные дорожки. Дождь внезапно прилетел из пустыни, принеся с собой мельчайшие частицы красного песка, и казалось, что с неба льется кровь.

Дождь начался в полдень, прогнав пешеходов, и пустота на улицах делала их с Айше незащищенными и уязвимыми. Машина принадлежала другу, одному из немногих, к которым они могли обратиться. В окно Айше наблюдала за входом в серое каменное здание на другой стороне маленькой площади. «Он всегда выходил отсюда, — сказала она, — направляясь к улице Шари-Мансур, по которой шел пешком до станции Баб-эль-Лук, и возвращался на метро в Хелуан».

Площадь Лазули находилась почти на полпути между зданием парламента и президентским дворцом. Ее северо-западную сторону занимало министерство юстиции. Это было идеальное место для штаб-квартиры национальной безопасности. Со времени переворота служба безопасности отошла на второй план перед горячими молодыми ребятами-мухтасибами. Большая часть старой гвардии исчезла, но, как и все новые режимы, Революционный совет Исламской Республики Египет признавал ценность аппарата внутренней безопасности своих предшественников.

Дождь барабанил мелодию по крыше маленькой машины, единственную мелодию, разрешенную ныне в Египте. Айше не могла сидеть за рулем: женщинам было запрещено водить машину. Она неподвижно сгорбилась на пассажирском сиденье, одетая в длинное платье и черный хиджаб, закрывавший почти все ее лицо. Она ненавидела эту одежду, но смирилась с ней, потому что это была отличная маскировка.

Ее пальцы нервно стучали по приборной доске, пока она ждала, моля Бога, чтобы ее дядя появился. Она хотела курить, но не осмеливалась. Курение не было запрещено, но лучше не рисковать.

Когда Ахмад Шукри наконец появился, было почти четыре часа. В одной руке он нес большой черный зонт, а в другой — маленький дипломат. Айше узнала его сразу: высокий, долговязый, сутулый. В детстве он всегда напоминал ей аиста, и когда небо над головой становилось серым и пустынным, она боялась, что он может улететь.

Она знала о нем все: о его одиночестве, о пустых годах после смерти его жены в возрасте двадцати пяти лет, о его бездетности в том обществе, которое считало детей самой главной ценностью. Его работа, в отличие от его несчастий, никогда раньше не интересовала Айше. Он был чиновником и никем иным — как он всегда утверждал. Всего лишь одной из огромной армии египетских канцелярских крыс.

Но Айше не думала, что ее дядя был безликим аппаратчиком, каким он всегда выставлял себя. Вся семья знала, что он занимает высокое положение в тайной полиции, — это был их маленький секрет. Дядя Ахмад был столь же ценным, сколь и опасным человеком.

Они медленно двинулись за ним к углу улиц Маджлис и Мансур, где их никто не мог увидеть с площади. Шукри не оглянулся, как сделал бы любой человек, когда машина догнала его и поехала рядом со скоростью пешехода. Айше сдернула покрывало с лица и опустила стекло.

— Дядя Ахмад, пожалуйста, остановись, мне нужно поговорить с тобой.

Шукри резко остановился и обернулся:

— Айше! Ради Бога, что ты здесь делаешь? Разве ты не знаешь...

— Пожалуйста, садись в машину, дядя. Мы не можем говорить под дождем.

Шукри нервно огляделся. Айше открыла заднюю дверцу, оставив ее распахнутой, и умоляюще поглядела на дядю.

— Пожалуйста, — сказала она. — Мне нужна твоя помощь. И Майклу тоже.

— Майклу? — Он посмотрел на нее так, как будто действительно не понимал.

— Майклу Ханту, — она произнесла имя ровным тоном.

Казалось, Шукри ошарашен. Он оглянулся, как будто испугавшись, затем мгновенно смотрел на Айше. Наконец он решился и залез в машину, сложив зонтик и стряхнув с него капли. Бутрос не оглядывался.