С. Сомтоу - Валентайн

Как такое возможно, чтобы один человек превратился в другого? И даже больше того: как такое возможно, чтобы человек превратился в нечеловеческое существо, в существо из мифа? Казалось бы, кто-кто, а я должен был знать ответ. Я прошел через поиск видений и сам превратился в кого-то другого. И процесс превращения еще идет — постоянно. Пусть даже я этого не хочу. Личность — это иллюзия. Мы все — зыбкие тени, стремящиеся к воплощению в твердом и неизменном теле, но нам навсегда суждено оставаться тенями. Только в мире сновидений вещи могут быть названы истинными именами. Только в зеркале можно столкнуться лицом к лицу со своим истинным "я" — без иллюзий.

Вот что мне было открыто в моих видениях. Вот что подсказывает мне сердце.

Петра Шилох, журналист:

На студии к нам относились как к какому-то отребью, норовящему примазаться к воинскому обозу. Не отвечали на наши звонки. Поначалу вообще разговаривать не хотели. Мы им были не нужны. Но они сделали все, что просил Эйнджел Тодд. Он стал звездой.

И сильно переменился.

Габриэла Муньос, агент:

Только на следующий день после конкурса, я начала понимать, что мне подвернулось что-то действительно грандиозное. О чем я даже мечтать не могла. Сперва ко мне в офис явилась мамашка — вся в слезах. Несла какую-то чушь про сатанизм, колдовство и волшебные зеркала. А потом заявила, что ее сын заключил договор с дьявольским духом Тимми Валентайна.

Может, ей что-то такое приснилось. И неудивительно. После того представления Симоны Арлета, когда ее вроде как разорвало в клочки. Зрелище было действительно впечатляющее.

Она явно шизофреничка в пограничном состоянии. Я даже не сомневаюсь. Наверняка вы все слышали эти грязные слухи насчет Элвиса и его матери? В биографии Пресли, которую написал... этот... ну как его... в общем, не помню. Насчет Элвиса я не верю, а вот насчет миссис Тодд... запросто можно поверить. И дело не только в том, как она говорит... такая провинциалка, дорвавшаяся до Беверли-Хиллз... она вообще вся какая-то неприятная. И жрет слишком много таблеток. Розовенькие таблетки, синенькие таблетки, таблетки в полосочку и таблетки в крапинку. А теперь еще — этот параноидальный бред, что ее сын запродал душу дьяволу.

У меня большой опыт общения со звездными мальчиками и девочками, и я знаю, что это просто гормоны юношеские играют. Плюс к тому вполне понятное стремление вырваться из-под мамочкиной опеки. Но ей я этого не скажу. Никогда.

Питайте иллюзии.

Укрепляйте власть.

Джонатан Бэр:

Его мамаша — она сумасшедшая. Не будь она его назначенным опекуном, я бы и близко ее не подпустил к съемочной площадке.

Габриэла Муньос:

Первое, что мне надо сделать, — добиться, чтобы ему назначили другого опекуна на время съемок. Ему нужно больше свободы. Может быть, эта Шилох... он хорошо к ней относится — как к приемной матери.

Брайен Дзоттоли:

Пи-Джей говорит, что вампиров в Лос-Анджелесе больше нет. Он прошелся по городу в состоянии проекции астрального тела — или как оно там называется — и не уловил никаких вампирских вибраций.

Я даже не знаю, верить ему или нет, но похоже, что наша реальность теперь превратилась в «Алису в стране чудес», где нет ничего невозможного. Все вроде бы подчиняется логике, но это логика кошмарного сна. Поэтому я не стал с ним спорить и согласился, когда он предложил ехать в Узел.

Обратно к тому, на чем мы тогда остановились.

Обратно в прошлое.

Тимми Валентайн:

Стою у зеркала, на самом краю. Зеркало — это граница. Эйнджел с той стороны смотрит на меня. Он меня не боится. Он, единственный из всех, знает, что я — не его темная половина. По крайней мере пока еще нет. Может, когда-нибудь я превращусь в него, а он — в меня.

Он очень красивый. Когда-то я был таким же.

Он — Ангел Жизни.

• наплыв: вестибюль •

Паводок, штат Айдахо. Еще один город с забавным названием. Сейчас гостиница «Паводок» пришла в упадок, но когда-то она считалась самым шикарным отелем в городе, ею владели Хьятт, Хилтон, Рамада — почти все владельцы крупных сетей отелей, — но все сочли ее нерентабельной. Шеннон Битс повезло, что ей удалось сохранить работу после очередной смены владельца. Отель — одно из немногих мест в городе, где хоть что-нибудь происходит. Сказать по правде, одно из немногих мест в целом округе, где есть хоть какая-то жизнь. Выбор невелик: либо работать в отеле, либо выйти замуж или уехать жить в большой город... в Бойс, например, по сравнению с их глухим городишкой даже Бойс сойдет за большой город.

Лето уже на подходе. Все самое интересное началось через пару недель после Дня поминовения. В город приехал цирк.

Ну, то есть цирк — не в буквальном смысле, а кое-что даже покруче. Съемочная группа из Голливуда, которая будет снимать тут в окрестностях фильм про Тимми Валентайна. Кое-кто из команды приехал пораньше — они жили здесь всю весну. Готовили съемочную площадку, мотались в Узел — выбирали натуру. Но, разумеется, самое интересное началось, когда приехали актеры. Весь апрель и май Шеннон с подругами только об этом и говорили.

Она устроила так, чтобы дежурить в тот день, когда приедет этот Эйнджел Тодд. Загодя обвела этот день в календарике, договорилась поменяться сменами с Верной Холбейн, раздражительной старушенцией, и утром встала на час пораньше, чтобы сделать прическу и макияж. Все это заметили и стали ее поддразнивать. Но она не обращала внимания.

Только Эйнджел не приехал. И никто вообще не приехал. То есть кто-то, конечно, приехал. Главный оператор влетел, как шторм, задымил весь вестибюль своими вонючими сигаретами. Потом еще — помощник режиссера. Такой весь из себя деловой, с блокнотом. Какие-то еще люди из съемочной группы. Они все суетились, носились туда-сюда... и Шеннон скоро поняла, что их работа мало чем отличалась от ее собственной: обзывается вроде солидно, а в сущности — те же мальчики-девочки на побегушках.

Такого переполоха в Паводке не было уже давно — с тех пор как сгорел Узел. Шеннон тогда была совсем маленькой. И папа был жив.

Ей нравилась эта шумная суета. Интересно, оно так всегда — там, откуда приехали эти люди? Они были совсем не похожи на нормальных людей — разговаривали по-чудному, одевались вообще непонятно как, и образ мыслей у них был какой-то вообще не такой. Они задавали совершенно не те вопросы, которые нормальные люди задают дежурной, когда въезжают в гостиницу. Например, где тут можно вкусно покушать в два часа ночи. Или где тут гей-бар. (Причем спрашивали с таким видом, как будто хотели узнать дорогу к ближайшей церкви.) Где тут найти более или менее пристойный снег. Ответ на последний вопрос был, казалось бы, очевидным, и Шеннон только потом сообразила, что имеется в виду снег в виде белого порошочка, расфасованного по таким маленьким пакетикам. Между собой они разговаривали об очистке кишечника, половой жизни карликовых песчанок и других странных и извращенных вещах, о которых Шеннон даже задумываться не хотелось. Она даже не сомневалась, что все они — закоренелые грешники. И то, о чем они говорят, — это смертный грех. Она и не думала, что есть столько всяких грехов, о которых она даже не слышала. Наверняка эти люди — все, как один — будут гореть в аду, как говорит Дамиан Питерс в своем ежедневном «Часе небесной любви». Господи, слышала бы их мама...