С. Сомтоу - Валентайн

На самом деле этот его роскошный костюм смотрелся каким-то уж слишком новым. И взгляд у него был затравленный. Он смотрел как бы мимо тебя, сквозь тебя — на что-то, что видно только ему одному. Что-то страшное.

Как и в тот раз, когда они кувыркались на заднем сиденье «мустанга» Эрба Филпотта. Он стащил с нее джинсы, и когда он прижался к ней, его брезентовые штаны терли ей кожу на бедрах, а потом он наконец сделал это, и она тихо всхлипнула, потому что ей было больно — больнее, чем она себе представляла, — и там у нее было сухо, так что она закрыла глаза и попыталась расслабиться. Она чувствовала его в себе, чувствовала, как он наполняет ее изнутри, а потом открыла глаза и увидела его глаза... да... в точности как сейчас... они смотрели куда-то вдаль, сквозь нее, словно ее там и не было, словно его самого там не было...

— Шеннон?

— А. Да. Конечно. Распишетесь, пожалуйста, здесь, сэр. — Она протянула ему регистрационную карточку. Господи, как это странно — снова его увидеть. Как будто реальность вдруг перевернулась с ног на голову.

Он опять прикоснулся к ее руке.

— Нам надо идти. — Он улыбнулся этой своей растерянной улыбкой и прошептал, для нее одной: — Я ничего не забыл.

И вышел в ночь, вместе с этой восточной девушкой. Его длинные волосы лежали у него на плечах, словно плотный черный капюшон. Еще пара часов — и Шеннон вернется домой, и ляжет спать, и еще, наверное, успеет застать маму, которая будет собираться на утреннюю мессу...

Она опять задремала.

И ей даже приснился сон. Или это был не сон?

Она видела свое отражение в зеркале. В зеркале прямо напротив стойки администратора. Между ней и ее отражением — фиговое дерево в поддельной вазе династии Минь. Вот она — я. Я. Девушка, которой ничего не светит. Посмотрите на меня. Дешевенький макияж. На кого я надеялась произвести впечатление? Девушка, которая бросила школу, не доучившись всего лишь год. Девушка без всяких талантов. Я что, и вправду рассчитывала, что, сидя за стойкой администратора в третьесортном отеле, в дремучем провинциальном городишке, сумею очаровать кинозвезду из Голливуда?

Ее отражение смотрело ей прямо в глаза. «А я ничего, симпатичная, — подумала Шеннон. — Собственно, на этом мои достоинства и кончаются. Симпатичная девочка с упертой матушкой-католичкой. Но у меня красивые глаза. Голубые, как небо в ясное зимнее утро — как небо в то утро, когда сгорел Узел».

По щекам отражения Шеннон текли красные слезы. Кровавые слезы. Кровь?! И оно — отражение — стремительно старело. Лицо покрылось морщинами и уродливыми старческими пятнами, по щекам разбежались трещинки воспаленных сосудов... «Это сон!» — подумала Шеннон...

Зеркало разлетелось на миллион осколков. За зеркалом... в открывшемся провале... огонь... огонь... здание городского совета в Узле рушится в снег... женщина, охваченная огнем, катится по обледенелой мостовой, вниз по холму, к единственному во всем городе знаку «СТОП»... «Но я не могу этого помнить, меня не было в Узле в ту ночь, я спала у себя в постели, в Паводке, заснула под „The Star-Spangled Banner“ по 17-му каналу, после проповеди Дамиана Питерса... или нет? Или я была с папой?»

И вдруг она вспомнила похороны отца.

Тогда шел снег.

И все вернулось. Они все были здесь. За разбитым зеркалом. Призраки прошлого.

Папа! — закричала она.

Гроб опускают в землю.

Прах к праху...

Ее лицо превратилось в лицо древней старухи. Оно раскололось, как зеркало. Трещины расходились по зеркальной поверхности с тихим скрипом — так скрипит мел по школьной доске. Из пустых глазниц сочилась густая кровь. Из мертвых ноздрей сыпались черви. Ее затошнило.

Она опять закричала, и крик отдавал вкусом остывшего кофе, а в скрытых динамиках ангельский голос Тимми Валентайна взлетел до самой высокой ноты.

Иллюзия рассеялась.

Фиговое дерево задрожало. Кто-то открыл входную дверь и впустил внутрь ночной ветер. Мужчина и женщина. Она зябко куталась в соболью шубу, и ее глаза были густо подведены черным карандашом. Совсем старая женщина. Он был в длинном пальто из верблюжьей шерсти. Оба казались знакомыми. Шеннон где-то их видела. Может быть, это актеры. Шеннон не могла вспомнить, кто это такие, но, кажется, она их видела по телевизору.

Пол уже вернулся из «диспетчерской». Он забрал их багаж. Теперь Шеннон увидела, что с ними был еще третий. Черноволосый мужчина с цепкими, бегающими глазами и тонкими бледными губами. Судя по всему, какой-то мелкий чиновник.

В горле вдруг пересохло. Наверное, Шеннон закричала. Но даже если и закричала, никто не обратил на это внимания. У нее было странное чувство, как будто она периодически выпадает из реальности. И не только из-за недосыпа. Что-то было в самой атмосфере... и особенно сильно это ощущалось, если смотреть в глаза старой женщине.

Эти глаза...

— У вас номер заказан, мэм? — Шеннон предположила, что эти люди тоже из съемочной группы.

— Нам не надо заказывать.

Эти глаза...

— Мэм...

На стойку упала кредитная карточка. Но Шеннон никак не могла прочесть имя. Перед глазами все плыло. Золотая карточка. Шеннон взяла ее. Тяжелая. Как настоящее золото. В зыбком мерцании золотого света проступала голограмма Visa.

— Да, — сказала Шеннон. — Понимаю.

Что это за звук? Как будто лягушка квакает.

— Распишитесь, пожалуйста, здесь.

Лягушка... лягушка... в лице старой женщины было что-то от рептилии...

— Вы все правильно делаете, моя милая. Жак позаботится об остальном. А теперь, если вы еще немного пробудете в иллюзорном мире, пока мы не устроимся у себя в номере...

— Это грех... — прошептала она. Что — грех?

— Милосердный Господь прощает нам все грехи, — сказал мужчина в пальто из верблюжьей шерсти. Такой знакомый голос! Глубокий, звучный, проникновенный... как с алтаря в соборе... как из пещеры, скрытой за ревущим водопадом... она знала этот голос. Это был голос друга. Голос, которому можно довериться.

Они прошли к лифту — все трое. Лягушачье кваканье трещало в динамиках. Било по ушам. Какофония. Безумие.

Шеннон взглянула на подпись на регистрационной карточке. Подпись была неразборчивая. И куда теперь ставить карточку — на какую букву?

• чудовища •

Свернули с пригородного шоссе — одно название, что шоссе, а так — проселок проселком, — на серпантин в гору, узенькую дорожку, едва разъехаться двум машинам. Местами даже асфальта нет. Указатель:

УЗЕЛ — 27 МИЛЬ

Внизу кто-то безграмотный нацарапал слова:

Дабро пажалавать донорам крови

Пи-Джей уверенно ехал вперед. Он и не думал, что ему когда-нибудь доведется ехать по этой дороге снова, но тело помнило каждый ее поворот.

— Сейчас будет ухаб, — сказал он. Сегодня было полнолуние. Высокие сосны подступали к дороге с обеих сторон, и в лунном свете их иголки сверкали, как потускневшее серебро. Пи-Джей с леди Хит практически не разговаривали. Ехали молча.