Михаил Строганов - Заклинатель дождя

– Проходите, проходите, Елизавета Андреевна! – Пронин поднялся из-за стола, поправил пиджак, вальяжно указал на глубокие кожаные кресла у журнального столика. – Присаживайтесь, милости прошу!

Нажал на кнопку громкой связи и, заказав секретарше кофе на двоих, присел в кресло рядом.. Выждал паузу и только потом, когда секретарша оставила на столике поднос с дымящимся ароматным кофе, слегка наклонился к Елизавете Андреевне:

– У меня к вам небольшое предложение, – многозначительно подвинул нераспечатанную коробку конфет. – Как вы посмотрите на то, чтобы нам съездить в приобретенную мясокомбинатом квартиру?

– Пока не вижу в этом никакого смысла, – Елизавета Андреевна с сожалением посмотрела на кофе. – Вы же сами говорили, что, принимая важные решения, торопиться не стоит.

– Вопрос, кому она достанется, еще не ясен, а вы в числе претендентов. – Пронин поднял к губам чашечку, долго и с удовольствием принюхивался к аромату, сделал маленький глоточек. – Я бы даже, заметил, что главных претендентов! И это, Елизавета Андреевна, еще не весь вопрос…

Она думала, как лучше, не отталкивая от себя, все же удерживать на расстоянии стареющего ловеласа.

– Вот и чудно! – кивнул Пронин на нетронутый ею кофе. – Холодный он тоже хорош, но мне по сердцу все-таки горячий!

Ловким движением директор распечатал коробку, изящно выхватил из фигурной формочки конфету, раскусил так, чтобы наполнявший ее ликер оказался нетронутым. Протянул…

Елизавета Андреевна смутилась, но конфету все-таки взяла.

– И в чем же, Василий Иванович, состоит вторая часть вопроса? – она посмотрела в глаза директору.

– Совет директоров, который я имею честь возглавлять, решил возродить добрые традиции шефства над нашей немировской школой. Но только не по-советски, над всеми скопом, а лишь над избранными, подающими надежду старшеклассниками, – Пронин высосал из новой конфеты ликер и облизнул губы. – Уже в этом году пять счастливчиков поедут отдыхать за счет мясокомбината в Краснодарский край, на море. Представляете, целый месяц нежиться на золотых песках и лазурных волнах! Под щедрым южным солнцем!

– Представляю… – Елизавета Андреевна едва удержалась, чтобы не расплакаться. – И претенденты, естественно, еще не определены?

– Разумеется, нет! И вот еще, со следующего учебного года мы выберем стипендиатов, которых станем готовить для учебы в ВУЗе. За счет предприятия. Надо жить завтрашним днем, готовить квалифицированные кадры на будущее.

Ей на мгновение показалось, что напротив сидит не похотливый стареющий бывший партаппаратчик, а предлагающий заключить сделку сатана, которого она видела на афише «Конца Света». Искуситель, кому доподлинно известны ее сомнения, страхи и тайные желания…

– Поедемте, Василий Иванович. – Она посмотрела на дно кофейной чашки. – Не то обеденное время закончится.

– У вас действительно трезвый и очень верный взгляд. Да и прежний образ жизни еще написан на вашем лице. – Пронин поднялся с кресла и галантно подал руку. – Поверьте, Елизавета Андреевна, мне бы очень не хотелось увидеть на нем следы коммуналки. Они ох как прилипчивы: раз появятся, так никакими кремами и лосьонами не вывести, словно яд, сразу в кровь проникают.

По давно заведенному правилу, в шесть часов вечера 24 апреля Сергей Олегович купил пару красных гвоздик и пошел туда, где трагически погиб его лучший ученик, «прометеевец» Федор Красносельских. Снегов никогда не считал его самоубийцей, твердо зная, что Федя был убит, и эта смерть оказалась очень выгодной многим. Тогда история с «покончившим с собой» школьником стала настоящим подарком для власти: близилась московская олимпиада, и партийному начальству требовалось отчитаться об успешной борьбе с пережитками. Журналисты быстренько окрестили этот случай «старообрядческим изуверством», а над Фединым отцом, бывшим главой незарегистрированной церковной общины, был проведен показательный судебный процесс. Чего стоили одни заголовки районных и областных газет: «Кто заставил умереть комсомольца?», «Остановить религиозный террор в семьях!», «Беспоповцы толкнули Прометея в петлю!»

К вечеру в Парке культуры и отдыха оказалось на удивление многолюдно. Пусть еще не работали аттракционы, не открылся питейный бар «Карусели», не появились заваленные шоколадными плитками и жареными пирожками лотки, но на запущенных аллеях пригретые солнышком немировские обыватели уже примеривались к предстоящему лету. Сергей Олегович подошел к барельефу памяти. Застывшие в предсмертных муках красногвардейцы теперь показались ему пленниками Дантовского ада, обреченными безнадежно прорываться сквозь непроницаемую бетонную скорлупу.

Мы были там, – мне страшно этих строк, – Где тени в недрах ледяного слоя Сквозят глубоко, как в стекле сучок. Одни лежат, другие вмерзли стоя…

Услышав за спиной строфы из «Божественной комедии», Снегов вздрогнул, но не обернулся.

– Зачем пришел? – он ссутулился и опустил голову ниже. – Не стоило в этот день тебе здесь появляться.

– Все-таки исполнилось двадцать лет, – подошедший мужчина положил руку на плечо Снегова. – Здравствуй, Учитель!

– Здравствуй, Борис.

– Пойдемте, Сергей Олегович, помянем «Прометея».

Они вышли на маленькую полянку за барельефом и остановились у большой стройной березы, с верхних веток которой кое-где еще свисали белые капроновые ленточки – привязанные на память выпускные банты одноклассниц.

– Береза как подтянулась! Тогда, в восьмидесятом, совсем малюсенькой была, – Борис провел ладонью по морщинистому стволу. – Как только под Федькой не сломалась!

Он вытащил из бокового кармана куртки фляжку с водкой и протянул Снегову.

– Послушай, Заря, – сделав большой глоток, Сергей Олегович возвратил фляжку ученику, – ты веришь, что Федя покончил с собой?

– Не верю, а знаю! – Борис вылил оставшуюся во фляжке водку на ствол березы. – Прометей сгорел на хворосте, заботливо припасенном тобою, Учитель!

– Я учил вас постигать и ценить истину, видеть подлинное, а не кажущееся, – Снегов достал папиросу из старинного портсигара, украшенного головами горгон. – Прикасаться к жизни и проникать в ее суть…

– Вот Прометей однажды и увидел подлинное, – Борис тоже закурил. – У тебя, Учитель, неспроста горгоны на портсигаре. «Узрев запретное – умри!» – не о том ли говорят их безумные глаза?

Сергей Олегович небрежно махнул рукой:

– Какие там умыслы… Еще в Перестройку выменял портсигар на водочные талоны. Всю жизнь хотел иметь вещицу из «серебряного века», а тут такая удача!

– Видите, – усмехнулся Борис, – Леночке Лаптевой в далеком восьмидесятом тоже очень хотелось иметь модные джины. Только где их в Немирове взять? Да и в Перми, на «балке», они стоили не меньше трех сотен. – Он обошел вокруг учителя и встал напротив. – Мой отец, если помните, тогда в загранку на сухогрузах ходил и как раз той весной привез мне «Монтану».