Константин Николаев - Брачный сезон или Эксперименты с женой

– Плохо!

– Ты выздоравливай, Сенечка, выздоравливай! – ободряла она. – Скоро первое сентября.

Меня почти никто не навещал. Тимирязьев боялся, Рыбкину было некогда. Только Хренов, который успел отдохнуть где-то за границей, изредка заглядывал. С некоторым удивлением я узнал, что он сдружился с Катькой и даже иногда бывает у нее. Это мне страшно не нравилось, но я молчал и покрепче сжимал зубы.

– Вы уж, Игорь Вадимович, не волнуйтесь насчет работы, – лебезила перед Хреновым Маша. – Мы Арсения обязательно поднимем. Хоть на коляске к вам, а приедет!

Игорь удивлялся: зачем, мол, на коляске?

– Ну как же, – тут же находилась моя жена, – и вам выгодно! С инвалидами налогов меньше платить…

Несколько раз звонила мне и Кэт. Но все в неудачное время. Каким-то подпольным чувством Мария угадывала, что я разговариваю с женщиной, и бесцеремонно выключала телефон из розетки. Дал бы по морде, если б смог! Несмотря на то, что моя жена – женщина! Однако я терпел.

Иногда, накопив смелости и злости, я звонил Катьке ночью. Но не ныл – просто общался. Эх, если бы пообщаться с ней с глазу на глаз. А еще этот Хренов на мою голову! Впрочем, мадам Колосовой я своих подозрений не высказывал, хотя и ревновал безбожно. А она только подсмеивалась:

– Ну как твой хвост?

Однако за этими шутками я смутно чувствовал Катькину тревогу и отвечал:

– Хвост, наверное, отвалится. Если смогу без него прожить, то приползу обязательно.

– Эх ты, ящерица!

И вот наконец долгожданный день настал. Августовские нежаркие лучи упали на подоконник, уставленный банками, и я неуверенно встал на ноги. Эта весть тут же облетела всю квартиру. Мария бросилась мне на шею, покрывая мое лицо неискренними поцелуями.

– Сенечка, какой же ты молодец! Надо Игорю позвонить!

Было противно. Я вышел на улицу и присел на лавочку у подъезда. Старух, несмотря на теплый воскресный день, не было.

А может, бросить все к чертовой матери?!

Чтобы утвердиться в крамольной мысли, я проковылял к ларьку и самым наглым образом выпил пива. Запах будет! И мадам Еписеева поднимет крик! Только что мне до этого? И вдруг я осознал, что смотрю на свою жизнь отстраненно, как биолог, любующийся в микроскоп на суету амебы. Решение, к которому я подбирался все эти месяцы вынужденного безделья, внезапно сформировалось и окрепло. У меня даже дух перехватило. Я вернулся к подъезду. Меня все еще переполняла решимость. Вопреки своему обыкновению я не опустился на скамейку и не принялся размышлять над превратностями судьбы.

Вместо этого я устремился вверх по лестнице.

Мария куда-то собиралась. Она уже была накрашена. На ее шее развевался зеленый газовый шарфик. Меня охватила смутная грусть. Я подошел и прикоснулся губами к ее щеке:

– Я ухожу…

– Куда это? – резко бросила она. – Смотри, доходишься – опять сляжешь, а в сентябре…

– …на работу, – закончил я. – Только я насовсем ухожу.

И тут до нее дошло.

– Ой, Сеня… – она всплеснула руками.

Не слушая, я прошел в комнату и снял со шкафа чемодан.

– Лучше бы шла в свой солярий.

Мадам Еписеева запричитала. Я быстро собрал свой нехитрый скарб. Сверху, подумав, положил коробочку с Ленькиной маркой, подаренной на свадьбу. Кажется, тот самый момент уже наступил.

– Это куда?.. – поперхнулась Мария. – Куда марку-то?

Я не ответил. Она схватилась за болванистого «Оскара», стоящего на полке, и попыталась прикрыть телом хрустальную вазу. Звякнули застежки чемодана. Я посмотрел в глаза летчику. Мария лихорадочно раздумывала, как бы меня удержать.

– Эй, тебе же алименты придется платить! – привела она последний довод, когда я уже был в прихожей. – Володьке! До восемнадцати лет!

– Как вы мне все надоели! Не волнуйся, скрываться не буду. У такого дурака, как я, даже на это ума не хватит.

– Я тебе развода не дам! – брякнула Маша. – Так и знай! Я до суда дойду, но с тебя ползарплаты сдеру! И квартиру твою разделим! Как совместно нажитое…

Где у нее только логика хранится? И совесть? Этого мне уже никогда не узнать… Я прикрыл дверь.

– Дурак, сволочь, гадина! – понеслось сверху. – Обманул девушку…

Я медленно зашагал вниз.

– Люби-и-имый!

Пришлось прибавить шаг. Из подъезда я почти что выбежал. Под окнами стояло такси. Надо же, как кстати! Я плюхнулся рядом с шофером. Растрепанная Мария выскочила на балкон.

– Откуда у тебя деньги, мерзавец?!

Такси быстро скрылось за гаражами.

Говорят, грузинский художник Пиросмани распродал все картины, чтобы устелить площадь перед домом любимой цветами. Картин у меня не было, зато имелась Ленькина марка. Она оказалась действительно очень редкой. Когда я выпустил бабочку на свет божий у магазина «Филателия», в толпе знатоков возник легкий взрыв. А потом – форменный аукцион, в конце которого коробочка с маркой перекочевала в карман к бородачу с золотыми кольцами. Мои же карманы просто отвисли.

– Ты в чемодан положи, – посоветовал довольный бородач, который чуть ли не целовал марку под завистливыми взглядами коллег. – Суммочка-то не для сумочки! – скаламбурил он.

Я последовал его совету, но все-таки оставил в кармане несколько купюр покрупнее. Багровое солнце осветило Киевский вокзал последними лучами, и я начал действовать.

Черный автомобиль остановился у Катькиного подъезда. Бабушки охнули и скрылись по домам. Из машины вылез гладко выбритый джентльмен в костюме и с бабочкой в мелкий горошек. В руках у джентльмена была охапка красных орхидей с высунутыми желтыми языками. Запах цветов и одеколона, смешавшись, распространился по двору. За джентльменом двинулся шофер, неся в руке потертый фибровый чемоданчик с наклейкой «Еписеев Володя. 2 отряд».

Я поправил орхидеи и бабочку и позвонил в дверь.

– Ого, ящерица, ты все-таки сбросил хвост?

Сейфовая дверь, скрывавшая от меня мадам Колосову, распахнулась. Глаза Кэт расширились.

– Поздравляю всех вас я с первым утром сентября? – осведомилась она. – Ты что это так вырядился?

Я молча протянул ей охапку орхидей. Катька слегка отшатнулась.

– Васильев, это как понимать?

– Однозначно, – веско ответил я.

– Гусеница… То есть жужелица, – моя мадам не находила слов. – Сеня, ты что, серьезно?

Цветы упали на пол, я подхватил чуть было не рухнувшую вслед за ними Катьку. В крови бурлил адреналин, щедро вырабатываемый надпочечниками.

Это любовь!

И почему на открытках и прочей дребедени изображают пошленькое сердечко? Надпочечник! Вот что должно красоваться там!

Нащупав в кармане купленный несколько часов назад бриллиантовый браслет, я вынул его и попытался застегнуть на Катькином тонком запястье.

– Командир, – позвал шофер, все еще топтавшийся на лестнице. – Платить-то когда будешь? Мне еще за президентом ехать в Шереметьево.