Евгений Шатько - Пятеро на леднике

Макар привстал на скамейке, заглянул жене в лицо, пощупал голову.

— Живая, — сказал он нетвердо.

Потом зажег спичку, вытянул шею, вглядываясь.

— Смотрит! — сказал он и спрыгнул на пол.

Больная шевельнулась, и Алешу вдруг охватила злость на Макара. Он взял руку тети Дуни, влажную, холодную, и велел Макару:

— Неси лампу! «Дурость»! Глупость твоя, а не дурость! Живешь как в хлеву, уморил человека. Ей воздух нужен, покой, питание… А тут твои охотнички только смрад разводят. — Он замолчал, нащупывая пульс на запястье.

Макар быстро снимал лампу с крючка, спешно поддакивал:

— Это верно так верно! Охотники, перо им в зад, ровно сумасшедшие, колготятся, просют, пристают. Ты их и на зайца поведи, и на косачей…

— Помолчи! — оборвал его Алеша.

Под холодными пальцами пульс то бился скачками, то исчезал совсем.

— Поставь лампу! Открыть грудь надо, дыхание освободить, приподнять!

Макар поставил лампу, притащил подушку. Они приподняли больную за плечи, тогда она протяжно застонала. Макар схватил Алешу за локоть.

— Стой, давится она! Что ты ее бередишь? Чего ты ухватился за нее? Кто ты есть-то?

— Слушай врача! — прикрикнул Алеша. — Подсовывай подушку. Платок развязывай. Ты не бойся, Макар, нас не зря учили. Давай поддерживай!

Макар, помогая, бормотал:

— Так и правильно! Вернулся в родное отечество, тут и попрыще твое… Нам это весьма нужно-дорого. А то какой он фельдшер, Еремеев? А ты высшие круга прошел, центральный человек!

Больная уже сидела, откинувшись на подушки, дышала ровнее. Алеша спросил:

— Горячая вода есть?

— В чугуне есть, — тихо ответила вдруг сама тетя Дуня.

— В тазу разведи теплую, — велел Алеша. — Ножную ванну сделаем.

Когда больная успокоилась, Алеша с Макаром сели за стол. Макар вытащил пробку из бутылки, налил в стакан.

— Пей, и все! — сказал он и отвернулся.

Алеша поднял стакан.

— Разве что на дорогу? — Вздохнул, сморщился и отхлебнул.

Макар вдруг прислушался, встрепенулся:

— Ай стучит кто-то! Нет? Не слышишь? Привык я к людям! Каждый день жду. Без общества с ума сойдешь. Ты говоришь — смрад, а я и сам не рад. Давно хочу со старухой в село переместиться. Ты бы зашел в сельсовет, Алексей Матвеевич, узнал, посодействовал. Старухе тут один исход.

— Чего ты хочешь предпринять? — спросил Алеша, чувствуя, как тепло пошло к ногам.

— Пускай избу перевезут. Я и сам не больно-то здоров. В Чехословакии ранен был. Медали зря не дадут, — сказал он хвастливо и указал рукой на стену в красном углу, где на картонке рядами висели четыре медали.

Алеша сонно поморгал, голова сама так и клонилась… Хорошо! Хлопотливо возятся за печью сонные куры, захрапела тетя Дуня. Но ветер взвыл в трубе, охватил весь дом — пора, пора! Володя тебя ждет и мать, Ольга Никифоровна… А лучше бы лечь прямо на лавку и уснуть.

Алеша поднялся, тряхнул головой:

— Прощай, Макар. О деле твоем поговорю.

Макар быстро убежал к печке, принес валенки, поставил перед Алешей.

— Надевай. Горячие, с пылу, с жару — нет лучше товару!

— Чьи валенки-то? Неудобно.

— Надевай без сумления. Валенки общественные, забытые у меня стоят. Выдаю по просьбе трудящихся, если кто в сапогах придет.

Макар вывел Алешу на крыльцо. Пожал руку, приплясывая от холода, сказал:

— Увязнешь в снегу — не теряйся, приходи ко мне, лопату дам. Отроешься и дале пойдешь!

И когда Алеша сошел с крыльца, Макар вскрикнул всхлипывающим, веселым голосом:

— Бога не поминай, Макара не забывай! Спасибо, брат!

В село Алеша дошел неожиданно быстро. Пурга приутихла. Проглянули звезды, свежие, колкие, точно начищенные метелью.

Ни одного огонька не было в домах; сугробы нового снега парчой отсвечивали под луной; в ночной тишине где-то утробно лаяла собака.

Лишь одно окно второго этажа горело над селом. Там жила Ольга Никифоровна, в маленькой комнатке под самой крышей.

Алеша остановился, привалился грудью к палисаднику. Свет из окна падал на мохнатые белые ветви тополя. Он пройдет в сто раз больше, только бы светило ему это окошко. О, как легко он будет тогда преодолевать всякие трудности, помогать людям, больным и ослабевшим! Ведь он будет для них как окно в ночи! Его сердце будет тогда бесстрашно, руки неутомимы… Алеша оттолкнулся от изгороди, быстро взошел на крыльцо, взбежал по узкой деревянной лестнице.

Едва он дотронулся до двери, как она отворилась, будто Ольга Никифоровна стояла и ждала его. Она прижимала к груди книжку, на плечи ее была накинута шаль.

— Простите, — проговорил Алеша задыхаясь. — Я… хотел сказать, что я вернулся… Володи нет!

Ольга Никифоровна схватила Алешину ледяную руку горячими пальцами, губы ее задрожали, книжка выпала из рук.

— Я не спала ни одной минуты! Вы поверите? Как перед экзаменом… А завтра я пойду с вами! Завтра вместе, хорошо?

Алеша только кивнул, отступая по лестнице. Она недвижно стояла в двери.

Алеша побежал по улице, то и дело оборачиваясь на бегу, чтобы увидеть в студеной жестокой ночи теплый квадратик света.

Родной дом угрюмо темнел под тяжелой крутой крышей, как будто горе застыло в нем. Мать, наверно, мечется в одиноком сне, терзается, потеряв надежду. Бабушка по старости спит и не спит, сон ее — как клубок пряжи из бесконечных дневных забот. И хлопоты по хозяйству, и боязнь за них за всех, за мать, за внуков — только бы жили в согласии… Но истончается пряжа, тянется, рвется, руками не собрать разорванные куски, не связать…

Алеша потянул дверь — открыта, значит, его ждали. Он осторожно прошел к столу, сел, слыша гулкие удары своего сердца. Спать совсем не хотелось. Алеша положил руки на стол под лунный свет, стал хватать его пальцами, засмеялся.

— Леша, ты, что ли? — спросила бабушка из-за перегородки. — Там молоко в крынке, поешь. — Она завозилась, зевая, хотела встать.

— Не вставай, бабушка, я сам!

Он снял шапку, снова надел. Поставил стакан в квадрат лунного света, поднес крынку, стал бережно наливать молоко: оно лилось голубой перламутровой струей — чудо! Опять Володины краски!.. Алеша прошелся у стола взад и вперед, изумленно разглядывая стакан и крынку. Странное состояние. Что-то должно открыться, что-то сейчас откроется!.. Можно не спать всю жизнь, если думать об Ольге Никифоровне! Она ждала его! «Вы поверите? Как перед экзаменом…»

Алеша снял шапку, положил ее под лунный свет, и шапка, как заколдованная, преобразилась, стала похожа на зверька, который подбирается к стакану с молоком.

«Работать поступлю в нашу больницу. Макарову «бабушку» вылечу первым делом. Дом их перевезем в село.

К больным буду ездить в санях, в шубе. А Оля ждать будет меня, тетради проверять будет под зеленой лампой. Володе помогу стать художником, в академию его пошлем… Где же Володя? Где-то в лесу!» В ничтожную, острую долю секунды Алеша почувствовал будто озарение, и — повернулось колесико. «Тетрадка!»