Николай Дитятин - Отступники [СИ]

За полями начинались папоротниковые джунгли. Без единой тропки, первобытные глухие кущи. Они сотрясались от кашля и трубных звуков, которые у людей, почему-то, прочно ассоциируются с бобовой кашей.

В свое время у неискушенного человечества в почете были существа называемые драконами. Те драконы были многометровыми благородными ящерами, с широкими крыльями и коронами из белоснежных рогов. Они могли выдыхать испепеляющее пламя и пробивающий холод, смертельные яды и едкую кислоту. Людям такие фокусы были по душе настолько, что дракон стал главной медиа-фигурой на тысячи нерестов. Массовые легенды, рассчитанные на широкую аудиторию, просто обязаны были упомянуть дракона. А лучше всего расходились те эпосы, а так же баллады, сказания и пьесы, в которых дракон был центральной фигурой. Ящеры общепризнано являлись самой твердой художественной валютой.

Творческие мастерские перепробовали все, что могли. Дракон был персонажем злым, добрым, трагичным, комичным и, иногда, даже становился объектом… осуждаемой межвидовой любви. Принцессы — народ искушенный, что тут еще сказать.

После почти целой эпохи нещадной эксплуатации, образ ящера так всем остозмеячил, что от одного упоминания слова на букву Д, людей тянуло расстаться с утренней кашей. Драконов буквально возненавидели и стремились уничтожить все, кто знал, с какой стороны нужно браться за меч. Особенно целое поколение счастливчиков по имени Драко Драконис.

Несчастные ящеры с трудом понимали, в чем причина такого экстремального отношения к ним. Им казалось, что все дело в золоте, которое самцы накапливали, чтобы привлекать внимание самок. Когда стало действительно жарко и за голову дракона в некоторых провинциях Авторитета жаловали земли, драконы явились в Гигану и сказали, что готовы раздать золото даром, лишь бы их оставили в покое.

После этого широкого жеста, рынок оказался переполнен изделиями из драконьей кожи.

В конце концов выжили только те ящеры, которые предпочли спастись и затаились в долине Первенцев.

Здесь. В этих самых непроходимых папоротниковых джунглях. Бурелом трещит под рахитичными лапами. От былого величия осталась одна чешуя. Драконов было мало, кровосмесительные связи довели их род до того, что появилось множество самостоятельных уродцев, которые получили собственные имена. Например, брицератопс или шнегоящер. Самых злобных Первенцы звали деспотоящерами. Иногда все эти мрачные вымески выбирались из джунглей на поля, и с тоской смотрели в небо, туда, где осталось их славное прошлое. И устало горбились бескрылые спины.

Голубь летел над джунглями, над трубными вздохами и ревом. Над торчащими из озер жующими головами. Впереди теперь был только Торкен.

Торкен.

Третья Цитадель Одинокого мира.

В зеленом лоне долины, поднявшееся из недр планеты вместе с самим Зрачковым Континентом, выситься легендарное Троегорье. Белоглавые высоты, Сихар, Торальдар и Цот, срослись в голубоватую корону мира. В каждом камушке они берегут Память и Волшебство. От подножий, до пиков, где пасутся стада облаков, камень Троегорья звенит и мерцает, переполненный силой планетарного ядра. Густой первобытной маггией, чистой и незамутненной, которая не калечит и не изменяет все вокруг себя. Отсюда она расходится по всему миру, отягощаясь информацией, хаосом судеб и просто злобой. Насквозь она пропитывает пространство и время, становясь непредсказуемой и необъяснимой силой, которая отвечает одному человеку из сотни. Помогает одному из тысячи. И не служит никому.

В скалистых чертогах обитают существа из кварца и гранита, жующие руды и пьющие ртуть. В отличие от безобидных жителей долины, эти неспокойные булыжники — очень агрессивны. Ночами нередко можно наблюдать фейерверки высвобождающейся маггии — это бьются друг о друга каменные лбы.

Но где же сам Торкен?

Голубь, тяжело дыша, боролся с пронзительными ветрами. Он с трудом обогнул Цот и оказался над центром Троегорья. Почти полторы лиги отделяли его от земли. Если б голубь мог понять, что он не в состоянии подняться на такую высоту и выжить, его наверняка хватил бы удар. Но вырастившие его Первенцы не дали ему шанса разобраться в собственных возможностях. В мире Алиота вообще маловато птиц, способных взлетать так высоко. В основном потому, что жнецам проще их там поймать.

А внизу тянуться Несущие цепи. Звенья их, каждое не меньше дома в три этажа, давным-давно были серебристыми, отражающими светозверя. Сейчас они, тусклые, заросли лохмотьями мха. Цепей множество, они сидят на вбитых глубоко в скалы крюках. Все Троегорье помогает Торкену оставаться вдали от земли. Цепи десятками спускаются со скал и стремятся к центру, к гигантской полусферической колыбели радиусом в четырнадцать километров. Эта колыбель, выплавленная на заре времен из легчайшего металла, как и Несущие цепи, не знает рук строителей — она полностью порождение коллективной маггии Первенцев. Во всяком случае, так они утверждают.

Это и есть Торкен.

Единственный город и столица Ранней расы.

Голубь пошел на снижение, спиралью срезая путь вниз. Он спускался к куполу запотевшего стекла, который накрывал город. Купол был разделен на пятиугольные сегменты. Под закопчённым стеклом едва можно было разглядеть сплошной ковер разноцветных крон. От периметра купола расходились лучами обсерватории.

В одной из них птицаь увидела одинокого первенца, который стоял у самого стекла, приникнув к нему чешуйчатым лбом. Реверанс размышлял о чем-то, глядя вниз, на озеро Слеза, застывшее в центре Троегорья, точно под Торкеном. Прозрачное как воздух до самого дна.

За несколько секунд до того как голубь ударился о стекло, вертикальные зрачки дрогнули.

Почтальон смотрел на первенца сверху красными голодными глазками. То правым, то левым. Реверанс поднял вверх руки. Один из сегментов тяжело, раскачиваясь и скрипя, приподнялся. Завыл, врываясь, дикий высотный ветер. Голубя буквально всосало внутрь, и он шлепнулся на помост перед первенцем.

Реверанс подошел к нему и помог подняться. Птица, тяжело дыша, расправила крылья. Первенец безжалостно потрепал его по загривку.

— Ну, давай же, — проворчал он. — Какое?

Голубь сунулся под крыло и вырвал клювом перо. Его ось была испещрена крохотными буквами, не больше песчинки. Реверанс забрал это необычное послание и погладил птицу по голове.

— Лети в сад, покормись чем-нибудь, — сказал он.

Захлопали крылья.

Реверанс поднял перо к глазам. В текст он не вчитывался, разглядывал почерк. Когда Миумун пишет, любой его нервный вздох отражается на почерке. Каждая мысль. Все, что не найдешь в самом послании, легко можно увидеть в неровных петлях, сдавленных буквах, сильном наклоне.