Николай Дитятин - Отступники [СИ]

Менадинцы обладали талантом поедать большую часть материального мира не от хорошей жизни. Сила земли изгнала с архипелага множество животных, которые свободно обитали на материке и Капиллярных островах. То, что осталось, выживало так решительно и яростно, что со временем мясо животных Менады стало крайне похожим на то, что на большой земле называлось гранитом. Это же касалось всей съедобной растительности. Так, например, большой менадинский редис, если правильно его выдолбить и закалить, становился прекрасным огнеупорным котелком.

— На ритуалы, возможно, — сухо согласился Рем, усаживаясь на треугольный половик. Обстановка вокруг ублажала его. Он даже почувствовал менадинский эквивалент ностальгии: тошноту и желание поковыряться в зубах. Он с симпатией осматривал грубые полотнища, изрезанные линиями замысловатых узоров. Что они означали, знало лишь коллективное бессознательное всех менадинцев. То есть, никто.

Между ними висели сушеные гурахьи вымя, наполненные бродящими настойками. Смотанные в бухты коренья долговязого хрена. Пробки, минералы, ягоды, похожие на булыжники, сухари в черепах. Ловец Сновидений из связанных жилами рогов. Образцы того-другого. Плетеная мебель, кожаные свитки, волосяное лежбище. Засушенная, скобленная, полированная природа Менады.

Все это ради запахов.

Желтокожий народ ценил их за напоминание о жизни, ее приятном гастрономическом разнообразии. Во всяком случае, они пытались себя в этом убедить.

— Ритуалы… — фыркнула Ирита, щипая пальцами травы из желто-красного клубка. — Ты ерничаешь, мелкий ублюдок?

— Что вы, тетушка, как можно? — возмутился Рем.

— Да, лучше бы тебе этого не делать, — согласилась посол, прислушиваясь к бурлениям внутри котелка. Бурлило именно так, как нужно. Ирита добавила в варево травы. — Мы до сих пор скорбим по твоему вершковому брату. Он занял место, которое «ритуалы» определили именно тебе.

— По-моему, он был готов к этому куда больше, чем я, — доброжелательно заметил Рем. — Кроме того, я был у мамаши шестнадцатым. Я с детства жил уверенный, что не стану последним. Она объявила о своем бесплодии за год до «ритуалов». У меня не было времени этому нарадоваться, клянусь Первым.

— Аш! — вскинулись плечи под шаммой. — Не смей поминать тут демона с большой земли! У тебя есть свои боги!

— О, сколько угодно, — согласился Рем. — Этих ребят столько, что хоть себя не помни. И каждый за что-нибудь отвечает, — захочешь сморкнуться и тут остерегайся ошибки в молитве. А Первый — он один. Все просто и понятно.

— И что же?! — охнула Ирита. — Что толку от одного идола, который должен за всем следить. Не сможет никогда. Да и развращает такая власть! Недалеко ему до демона.

— Возможно, — согласился Рем. — Я лишь хочу сказать, что память у меня вся хитростями забита. Нет места для Божества Сгибания Руки В Локте.

— А, что с тобой говорить о верности традициям, — снова сгорбилась Ирита. — Порченый. Одеваешься как…

— Не надо об этом, — попросил Рем сквозь зубы. — Это нечестно.

— Красть у петуха наряд, — вот уж нечестно, — хрипло засмеялась посол. — Убегать от родни, оставляя вершкого брата в жертву Галифу вместо себя — и это нечестно. И приходить потом за помощью к человеку, который твоей семье почти родня — тоже, пожалуй, чести нет.

— Мы с совестью это давно обговорили, — подозрительно спокойно отвечал Рем. — Если целый народ предпочитает скармливать своих детишек проклятому чудищу, рассуждая, что последние — самые плохонькие, глупенькие да нездоровенькие… Это вместо того, чтобы истребить его навсегда, сохранив жизнь сотням тысяч. К змею! И вас, и вашего Галифа, и ваше понятье о чести!

Ирита, вопреки его ожиданиям, промолчала. Толкла что-то в маленькой ступе, да постукивала время от времени молотком.

— Вот, значит, как ты все это себе вообразил, — проговорила она, наконец. — Галиф — чудище? Сколько раз он помогал нам советом. Показывал источники воды. Выбирал хорошие места для городов…

— Надо же ему что-нибудь да жрать, — прервал ее Рем. — А с такой тушей попробуй-ка поохоться хотя бы и на гурахов. Но не будем больше об этом. Стыдить у тебя не получается, уж извини. Ведь даже прошу-то вовсе не для себя. Для друга. Хорошего друга.

Лучшего друга, — подумал Рем. Мы с ним два сапога пара. Трусливые беженцы.

— Это, однако, не значит, что я должна помогать незнакомому долговязому, — хмыкнула Ирита, распиливая скорлупу какого-то яйца. — Наверняка такому же вору и лиходею, как ты!

— Нет, — возразил Рем задумчиво. — Он не лиходей. Он дурак, романтик и шут гороховый. Добряк. Слушай, тетушка, я о многом не прошу. Немного твоего шаманского колдовства. Я могу сидеть тут еще три дня.

Желтая шамма вздохнула.

— Что-нибудь, что поможет ему закрепить полочку для проблем.

— Что? — переспросила Ирита удивленно.

— Не обращая внимания.

— На вот, выпей! Это Мудрый Суп. Через него говорит с нами Дух мира. Он решит, стоит ли помогать твоему другу.

Оглаживая ножом мрачную зеленоватую пену, Ирита передала пододвинувшемуся Рему готовую смесь в кислотоустойчивой плошке. Сухолюд, улыбнувшись до ушей, принял угощение и поднес его к лицу. Пахнуло родным, несъедобным, ядовитым, щелочным.

— Но сначала! — предупредила его Ирита. — Но сначала. Брось туда что-нибудь принадлежащее твоему… шуту гороховому.

Рем рассеянно похлопал себя по кармашкам свободной рукой. В пальцы попалась какая-то мелочевка: хрустальная коронка, которую Рем выбил Престону в самом начале их знакомства.

Он наклонил раскрытую ладонь в сторону плошки. Коронка держалась словно приклеенная. Рем перевернул ладонь ребром вниз, и зуб упал прямо в свежую пену.

Сухолюд едва удержался, не выронил зеленое пламя из рук. Ирита изумленно воскликнула, закрываясь желтой тканью. Рем терпел, щуря глаза, левую ладонь то обжигало, то холодило. Он отдернул ее, удерживая плошку железной правой.

— Ну! — прикрикнул он. — Уймись ты!

Зелье притихло, словно соглашаясь. Потом громко булькнуло и облегченно вздохнуло. Пена осела, обнажив бело-молочную жидкость. Рем посмотрел на Ириту. Та, выкатив белки, глядела на плошку поверх ткани.

— Тетушка, — позвал Рем.

Ему показалось, что он остался один.

— Тетушка Ирита!

Медные зрачки уставились на него.

— Мне уже можно пить?

— Не знаю, — был ответ. — Никогда такого не видела. За всю-то жизнь! И цвет странный. На свой страх и риск. Больше ничего не скажу.

Рем вздохнул. Семь бед — один ответ. Глотай и не думай. Призвав все силы своего анархизма, он приник к плошке. На вкус — обыкновенное топленое молоко. Рем удивился, потом что-то твердое скользнуло ему на язык. Он вздохнул и чуть не поперхнулся, перепугав Ириту.