София Серебрянская - А я мечтал быть эльфом... [СИ]

Вождь приблизился к эльфам, и те замолкли уже синхронно. Нет, это какой-то однозначно неправильный мир! И забрали его к оркам, а не к эльфам, и война уже закончилась, сражаться никто не собирается, и мир, похоже, не грозит рухнуть… Что он вообще здесь делает?! Зачем его сюда призвали?

— Суть послания! Коротко! — отрезал Шерад Гро-Борг. Хальон наконец-то заговорил по сути:

— Император предлагает вам перемирие. И, дабы скрепить сей союз, он предлагает женить вашего сына на его дочери, достопочтенной госпоже Филомелиандерильвейн…

Торжество абсурда завершилось тем, что вождь не снёс обоим эльфам головы. Вместо этого он сказал:

— Идите за мной. Поговорим об этом… послании.

Демтару совсем не нравилось происходящее. Нет, конечно, это канон — ему должны будут найти эльфийскую принцессу. Вот только сейчас его заботили два вопроса. Первый — сможет ли он выговорить имя потенциальной супруги. Второй — ему когда-нибудь позволят одеться?!

Тем временем в прекрасном эльфийском дворце, что походил на устремлённые ввысь лучи белого и золотого света, летала по комнатам посуда из дорогого фарфора вперемешку с серебряными вилками и ножами: у Её Высочества Филомелиандерильвейн приключилась форменная истерика, какие сия прелестнейшая из эльфийских леди, впрочем, закатывала регулярно и со вкусом.

Барды воспевали юную принцессу Филомелиандерильвейн, как прекраснейшую из ныне живущих. В каждой второй песне крылась ода её белоснежным кудрям, золотисто-смуглой коже и прекрасным, прозрачно-золотым глазам, так похожим на застывший янтарь в свете летнего солнца. Правда, все эти хвалебные песни были проплачены императором с одной лишь целью: чтобы никто из бардов случайно не спел о восхитительном в худшую сторону характере юной принцессы.

Нет, она никогда не ругалась на императора и даже сейчас кидала тарелки и прочие предметы обихода аккуратно, так, чтобы не задеть ни семенящего следом за доченькой папочку и многочисленных слуг. У неё было оружие куда более страшное: женские слёзы.

— Ах, почему мир так жесток! — рыдала девушка, отправляя в полёт очередную фарфоровую тарелку. — Я, такая прекрасная и невинная… И в руках какого-то омерзительного зелёного чудовища! Отец, ты смеёшься надо мной?!

Император Альериэлинделайверт, в быту Альериэл, беспомощно смотрел то на страдающую дочку, то на шушукающихся слуг. Чуть подумав, он робко заговорил:

— Но, дорогая, пойми: без этого союза может начаться новая война.

— Ах, война — это всегда ужасно! — зарыдала пуще прежнего принцесса. — Я ещё помню, как мама умерла, закрыв меня своим телом от одного из захватчиков! А ведь, наверное, столькие матери тогда погибли, защищая своих детей, ах!

Император благоразумно решил не напоминать дочери, что её мать и сама Филомелиан никогда не оказывались на захваченной территории, да и, если начистоту, это эльфы тогда напали на орков и загнали их на один-единственный дальний остров. Достопочтенная императрица скончалась от собственного увлечения спиртными напитками: выпив как-то раз бутылку вина по случаю победы, мать принцессы отправилась на прогулку по своим владениям и, жизнерадостно булькая, утонула во рву, решив искупаться. Разбив очередную ни в чём не повинную тарелку и по примеру матери приложившись к бутылке с успокоительным зельем, принцесса налетела на отца, который был почти на голову её ниже, и встряхнула, вереща очередную в меру трагичную фразу:

— Как ты не понимаешь, папа! Для меня отдаться одному из этих уродливых чудовищ — вовсе не сложно! Но… Но этим я предаю память о маме, и я не могу допустить, чтобы…

— Но если вновь начнётся война, выйдет, что ваша матушка погибла зря, — зачем-то решила подыграть принцессе в спешном порядке вызванная из города бывшая няня. Она была человеком, и носила совсем не поэтичное имя Берта. Филомелиан, уже успевшая позабыть, что она в очередной раз выдумала, похлопала золотистыми ресницами и, избрав из всех вариантов истерики самый нейтральный, начала страдать по новой:

— Отец! Ты ведь видел этих орков и знаешь, какие они уродливые! Они просто омерзительны, как только ты не понимаешь…

— Но, доченька, ради союза… — вновь заблеял император. Дочка недобро покосилась на папеньку и, сделав вид, что уже не замечает его присутствия, хотела уронить бутылку. Чуть подумав, она сперва выхлебала остаток зелья, и лишь затем театрально рухнула на пол вместе с теперь уже бесполезной бутылью — благо осколки от тарелок и прочей посуды уже замела одна из служанок.

— Ах, почему жизнь так несправедлива! — глаза уже румяненькой и слегка пьяной принцессы наполнились слезами. — Помню, мама любила сравнивать меня, маленькую, с прекрасным, но таким хрупким цветком. Белый цветок, воплощение чистой красоты и невинности — такой я была в её глазах! И теперь этот прелестный цветок хотят растоптать, сломать грубыми зелёными лапищами!

От жалости к самой себе принцесса заплакала и обняла треснувшую бутылку, бормоча что-то вроде: «Только ты меня понимаешь, родная моя». Император тяжело вздохнул: Филомелиан унаследовала от матери многие черты, в их числе — любовь к алкоголю и истерикам.

— И потом, отец! — неожиданно трезвым голосом возвестила принцесса, садясь и отставляя бутылку в сторону. — Ты вот говоришь, что собираешься выдать меня замуж за орка. А о наследниках ты подумал? Ты что, хочешь, чтобы островами правили полукровки… Если это вообще физически возможно?

Ещё одной особенностью Филомелиан было то, что алкогольное опьянение накрывало принцессу как-то частично: она могла сказать что-то вполне здравое, а в следующее мгновение — начать нести чушь. Император, приноровившийся к подобным зигзагам сначала супруги, а теперь и дочери, лишь вздохнул и терпеливо повторил:

— Дочка, эта свадьба — политический ход, не более. Я почти не сомневаюсь в том, что вам и не придётся… эээ… исполнять супружеский долг. Вас ничто не будет связывать…

— Кроме того, что нам придётся лгать небесам о своём намерении провести вместе всю жизнь! Ах, у бедной матушки разорвалось сердце, когда пророчица предсказала ей мою судьбу! — изменила показания о смерти матери Филомелиан, вновь впадая в состояние патетически-пафосного транса. — К тому же, этот уродец наверняка не устоит перед моей… ик!.. красотой! Но я не дамся, умру мученицей, но буду стоять на своём, и пусть барды споют обо мне, как о несчастнейшей среди несчастных…

На этой стадии принцесса тихонько улеглась на пол и уснула, обняв любимую бутылку. Император подозвал слуг, отрывисто приказывая:

— Отнесите её в спальню! И спрячьте все остальные бутылки: нужно, чтобы к прибытию жениха она была в приличном виде.