Роберт Шекли - Паломничество на Землю [сборник рассказов]

Если современную фантастику сравнить по способу художественного мышления с литературой какого–нибудь из прошлых столетий, то скорее всего приходит на ум, пожалуй, XVIII век — век Просвещения, с его ясной, рациональной, лишенной предрассудков литературой, приучавшей людей смотреть на мир чистым и острым взором. Просветители были гуманистами, но их гуманизм принадлежал рациональному веку, поклонявшемуся механике Ньютона. Это был гуманизм от разума. Просветители очень многое сделали нам понятным и очень немногих своих героев — близкими.

Что поделаешь, нам, людям XX века, многого недостает в просветительском гуманизме. Нас отделяют от Просвещения два века развития общества и литературы. Нам хочется большей сложности и большего тепла.

Шекли почувствовал это сильнее других. Вот почему так стремительно ворвался в американскую литературу этот безвестный дотоле писатель, героям которого понравилось смеяться, шутить, совершать подвиги, верить не только в логику, но и в удачу и наслаждаться неожиданностями, скрытыми за каждым поворотом бесконечного житейского лабиринта. Ему трудно быть мрачным, этому Шекли. Он пробует — у него не получается. Талант у него удивительно светлый. Он привязан душой к героям своих детских чтений — героям Марка Твена, Брет Гарта, О’Генри — и ни за что не желает с ними расставаться.

Конечно, героям Шекли, как бы явившимся из просторной Америки прошлого века, трудно в перенаселенной Америке двадцать первого века, где люди стоят в длинных очередях, заполняющих вестибюли огромных зданий, и ждут, когда толпа немного поредеет и можно будет протиснуться на улицу (рассказ «Человекоминимум»), где лавины людей сталкивают на рельсы зазевавшегося пассажира (рассказ «Опека»). У них спирает дыхание в этой бесконечной толпе, они хиреют, забывают, какими могли бы быть. Но недаром пришел космический век: у них есть возможность вырваться на просторы космоса.

В этом вновь раздвинувшемся мире замечательно прижились герои, век которых, казалось, давно миновал. Все так о них думали, а они вдруг вошли к нам свободно, непринужденно, без всякого маскарада.

Что это за мир, в котором оказался таким уместным изжитый литературой герой?

Шекли — сказочник. Мир, который он рисует, — это мир сказки. Читая его, то и дело вспоминаешь «Озорные сказки» чешского художника и писателя Йожефа Лады, где черти запросто ходят в деревенскую лавку, по ошибке тащат в ад не того, кого надо, и бросаются врассыпную от рассвирепевшего Вельзевула… Очень осовременились в двадцатом веке старые сказки!

У Шекли они осовременены еще больше, чем у Йожефа Лады.

Сказочный мир увиден Шекли в том повороте, который предложила ему новая физика и кибернетика, и их вторжение нисколько не замутнило прозрачные воды сказки; ведь кибернетика — это наука, отрешившаяся от взрослой всезнающей самоуверенности, наука, снова научившаяся задавать детские вопросы, как их всегда задавало искусство.

И так же по–детски неистощимый на выдумку.

Новая физика и кибернетика открыли перед нами мир, в котором на первый взгляд все возможно и, уж во всяком случае, многое из считавшегося немыслимым стало возможным — хотя бы теоретически. Шекли не обязательно писать о джинах, возникающих по приказу обладателя волшебной лампы. Он может писать о телетранспортировке — о теоретически обоснованном Норбертом Винером, процессе передачи материальных тел по радио, по телефону, словом, через любой канал связи. Когда же разнообразия ради появляется у него представитель какой–то из разновидностей джинов, то лишь для того, чтобы стащить и перебросить в свой волшебный мир холодильник. Кстати, мы узнаем от него, что там, в волшебном мире, все как у людей (хотя люди–то думают, что у них самих все не как у людей): на работу берут по протекции, что можно купить — покупают, а что удается украсть — крадут.

В этом мире все возможно, и поэтому он удивительно многообразен. Мы стрижем овец, а где–то на далеких планетах стригут квилов. От квилов пользы больше, потому что изделия из их шерсти огнестойки и практически вечны. Только вот стричь квилов труднее, чем овец: их шерсть содержит железо. И еще их трудно транспортировать с планеты на планету, особенно вместе со смагами (инопланетными собаками) и фиргелями (живыми холодильными установками такой мощности, что они могут, пробудившись от спячки, заморозить космический корабль; их держат на жарких планетах для смягчения климата). Всем этим животным нужны разные условия полета, и то просыпаются фиргели, то перестают есть квилы, то уменьшаются до микроскопических размеров смаги — поди, сыщи! (рассказ «Рейс молочного фургона»).

Демоны тоже бывают самые разнообразные — и притом с разными характерами. Бывают тупые корыстолюбцы, вроде Нельзевула, родственника того самого Вельзевула, что дослужился до больших чинов при президенте Сатане, а бывают просто хорошие ребята, вроде пятиметрового холодильного демона — голубого, с тощими крылышками и дырой в груди, откуда время от времени вырывается струя холодной воды, — или еще одного демона, совсем уж необыкновенного. У этого две ноги, две руки, крыльев и хвоста не видно, но, может быть, потому, что на нем всегда несколько лишних шкур, которые он по желанию надевает и сбрасывает. Последние два демона, оказывается, напрасно боялись друг друга. Оба они обыкновенные страховые агенты, только живут в разных мирах (рассказ «Демоны»).

А еще… Но разве перечислишь все, что навыдумывал Шекли!

Все, что написал Шекли о непохожести, нескончаемом многообразии форм жизни, находит обоснование в реальных перспективах, открываемых наукой: ведь мы вступили в эпоху, когда от десятилетия к десятилетию будем все нетерпеливее ждать встречи с чужими мирами, ни один из которых не похож на наш. По отношению к ним действует закон, хорошо сформулированный американским критиком и писателем–фантастом Деймоном Найтом: «Совсем как у нас» — это единственный из бесконечного числа возможных ответов, который заранее можно определить как неверный».

Но, разумеется, Шекли берет не все, что предлагает ему наука, а только то, что ему нужно. Он пишет не о роботах, не о джинах, не о ракетах, а о человеке и мире, — правда, о мире, все плотнее заселяемом роботами, и о человеке, вынужденном от поколения к поколению заново определять свое место в мире роботов и безличной техники.

Какие отношения сложатся у него с этим миром?

С роботами они складываются удивительно хорошо. Право, мало кому до Шекли (если не считать, разумеется, Азимова) удавалось наладить такие добрые отношения с роботами.

Немецкие экспрессионисты двадцатых годов любили изображать людей в виде неких механических существ, чем–то напоминающих роботов. Сейчас роботов все чаще изображают похожими на людей. Оказывается, они бывают очень привязчивы, заботливы, веселы, им приятно помочь хозяину (рассказ «Бремя Человека»), и они выступают против человека, лишь подчиняясь чужому приказу (рассказы «Человекоминимум» и «Академия»).