Роберт Блох - Рассказы. Том 3. Левша Фип. [Компиляция, сетевое издание]

— Джентльмены, — тявкает он, как будто в толпе кто-то есть. — Как вы знаете, сегодня мы продаем поместье покойной миссис Бобо Щупс. Мы имеем честь распоряжаться домашним имуществом этой миллионерши — ее драгоценной коллекцией старых мастеров, ее антиквариатом и сокровищами искусства, ее бесценными восточными диковинками.

Затем он начинает продажу. Ну, чтобы сделать длинную историю утомительной, он не так горяч. Вещи, которые он продает на аукционе, очень высокого класса, но клиенты — нет. Они предлагали всего полдоллара или доллар за все прекрасные картины и керамику. Это позор — я не заядлый коллекционер искусства, но из того, как он это описывает, я вижу, что это все настоящий Маккой, если восточная мебель когда-либо была сделана любым Маккоем.

Бедный Оскар разогревается и потеет. Он хватает пару горшков и машет руками.

— У меня здесь два великолепных образца династии Сун, — говорит он. — Две изысканных китайских плевательницы.

Они идут всего за шесть баксов.

— А вот редкая чашка династии Минг, — говорит он и бросает ее старому козлу за десять центов.

Так оно и есть. Он продает футляр египетской мумии музыканту, который хочет, чтобы в нем хранилась его басовая виолончель. Он избавляется от индуистских идолов и сиамской резьбы за доллар или два. Это разбивает ему сердце. Кроме того, некоторые умные деятели в толпе продолжают делать веселые замечания, и это очень смущает бедного Оскара. Он вытаскивает большую стойку и говорит:

— Теперь мы приступим к уничтожению этой замечательной коллекции персидских и восточных ковров.

Кто-то сзади кричит ему:

— Избавься от этого хлама и начинай распродавать гарем!

Это чересчур для Оскара. Он объявляет, что в продаже наступит пятиминутная пауза, и отодвигает прилавки. Я знаю, что он собирается выпить, поэтому быстро бегу за ним и ловлю его на месте преступления.

— Да это же Левша Фип, — говорит он, узнав мои губы на бутылке. — Ты зрелище для воспаленных глаз. И у меня сегодня глаза болят от вида этой вшивой толпы.

— Жаль, — сочувствую я.

— Ну, это моя вина, — пожимает он плечами. — Эта коллекция миссис Бобо Щупс известна во всем мире. Дюжина крупных экспертов и востоковедов телеграфируют и звонят, что появятся сегодня. Я ожидаю, что они заплатят тысячи за некоторые из этих редких и любопытных предметов. Поэтому я регулярно рассылаю гравированные объявления, очень высокого класса.

Только я совершаю ошибку. Я напечатал в объявлении, что продажа начинается в три часа дня. И когда я подаю уведомление на законных основаниях, я устанавливаю время для двух. По закону я должен начать аукцион в два, и вот я здесь, на час раньше. Никто из больших шишек еще не прибыл, и эта штука почти ничего не делает.

Одной рукой я похлопываю его по спине, а другой тянусь за бутылкой. Оскар смотрит на меня.

— Фип, я должен поднять цену. Может быть, подкинешь мне шиллинг?

— Ты имеешь в виду, сделать ставку против некоторых из этих клиентов и заставить их делать ставки выше?

— Я ценю, если ты это сделаешь, — говорит мне Оскар. — Выпей еще и за работу.

Итак, мы возвращаемся в аукционный зал, и это то, что я делаю. Когда Оскар поднимает ковер, и кто-то предлагает два доллара, я предлагаю три. И так далее.

Арабские одеяла в ряд. Затем Оскар добирается до конца кучи. Он вытаскивает пыльный старый рулон, перевязанный нитями на концах. И он произносит небольшую речь. Он говорит:

— Друзья, у меня здесь очень необычный предмет, только что привезенный из-за границы.

— Какая-то баба? — орет в ответ Хеклер. Но Оскар бросает на него злобный взгляд, и он замолкает.

— Это один из ковров, которые миссис Бобо Щупс покупала во время своей последней поездки на восток. Он прибыл только после ее смерти, поэтому я не могу рассказать вам его историю. Он не был развернут, но будет продан невидимым в своем первоначальном состоянии. Я могу заверить вас, что это очень хороший товар, из-за сложного способа, которым он был завернут и упакован. Но я готов отпустить его за самую высокую цену, чтобы ускорить продажу.

Оскар поднимает рулон ковра, связанный на концах нитями, и размахивает им.

— Ваши предложения?

— Два бакса, — кричит парень справа от меня. Оскар свирепо смотрит на него.

— Два бакса? Я оскорблен. Кто знает, что в этом драгоценном свертке? Помните — Клеопатра сама пришла, завернувшись в ковер, когда навещала Антония. Возможно, она прячется внутри.

— В таком случае пятьдесят центов, — говорит он. — Хотя я предпочитаю Джину Тирни.

— Пятьдесят центов! — фыркает Оскар. — Почему? Этот ковер, возможно, стоит тысячи. Миссис Бобо Щупс платит кучу денег за свои ковры.

— Меня не волнует, что она грязная красотка. Мне все равно, как она выглядит. Я ставлю пятьдесят центов! — словно щелкает затвором.

Итак, я вижу, что должен сделать здесь ставку в несколько шиллингов. Я ставлю доллар. Хеклер предлагает два. Я возвращаюсь с тремя. Он предлагает пять. Он у меня, так что я ставлю семь. Он предлагает восемь. Я пожимаю плечами и ставлю десять.

— Десять долларов! — кричит Оскар. — Я слышу больше?

Я жду Хеклера. Сейчас он будет поднимать ставку. Но… он этого не делает! Оскар вдруг стучит молотком.

— Продано за десять долларов, — кричит он. Я просто стою с открытым ртом. Я не ожидал такой ситуации. Вдруг я обнаруживаю, что просто покупаю паршивый кусок ковра за десять долларов. Это ужасно. Но ничего другого не остается, как подойти к Оскару и взять ковер. Я даю ему десять долларов. Потом снова надел ботинок, откуда его вытащил.

— Обманщик! — шепчу я себе под нос.

— Извини, — говорит Оскар. — Кто знает? Может быть, в этом что-то есть.

— Конечно. У меня болит спина, когда я несу домой этот кусок мешковины, — отвечаю я.

И я беру тяжелый ковер и выхожу, сгорая. Я все еще тлею, когда падаю на тротуар. Настолько, что я не замечаю входящего парня, и он врезается в меня в дверях. Я спотыкаюсь и чуть не роняю ковер. Он оборачивается.

— Прошу прощения, — говорит он.

Я готов сделать ему несколько горячих замечаний, когда взгляну еще раз. Я вижу, как он вылезает из большого лимузина длиной в полквартала. Поэтому я изменяю свои замечания, прежде чем открыть рот. Я снова смотрю и понимаю, что он довольно старый рассол, щеголеватый парень с длинной белой бородой, свисающей до пояса. Поэтому я еще больше модифицирую свои замечания.

— Не дави на меня, болван, — смотрит он на меня, и я вдруг начинаю дрожать. Потому что у него есть пара очень темных глаз с блеском в них, как неоновые огни в похоронном бюро. Эти глаза сейчас прожигают дыру в том, что я прочесываю.

— Ты был на аукционе внутри? — спрашивает он очень быстро. Я признаю это.