Анна Алмазная - Меж молотом и наковальней [СИ]

И вдруг на миг так захотелось жить, аж до боли.

— Катя! — крикнул кто-то снизу, но я уже не слушала. Временами лучше не оглядываться. Потому что как оглянешься, так больше и не полетишь…

— Каа-а-а-а-а-а-а-атя!!!

Кричала Пу. Неслась внизу по сугробам белой тенью, а потом упала вдруг в снег и заплакала. Прости, родная. Но коленки заживут, а вот Ли, если я останусь, вернется вряд ли.

Лес проносился внизу белоснежной паутиной, мороз все крепчал, и руки в перчатках закоченели, как и неприкрытые курткой бедра. Да и капюшон то и дело слетал на плечи, и тогда начинали мерзнуть щеки и уши.

Вырядилась, чтоб тебя! Сколько лететь-то? Надеюсь, что недолго, иначе получит мой враг бездыханную ледышку. А, может, оно и к лучшему?

Проблеском в частой чаще мелькнула речка, березки вдруг как-то резко сменились елками, запахло хвоей и смолой. Метла не слушалась хозяйки, неслась куда-то сама, над лесом, на счастье, минуя городские постройки… ибо объяснить ведьму на метле, пролетающую над деревней, наверное, было бы не слишком легко.

«Анри!» — мысленно позвала я, не надеясь, что он откликнется. Спит, наверное, что еще делать вампиру посреди дня?

«Анри, прости меня».

«Катя, — ответ был мягким и каким-то мучительным, будто продирался сквозь толщу воды. — Ты куда опять влипла, моя хорошая?»

«Никуда не влипла».

«Тогда приходи ко мне… я вернулся в те пещеры, инквизиция меня там больше не ищет…»

«Может, позднее…» — ответила я и отключилась от его тихого голоса.

Разговаривать вдруг резко расхотелось. По щеке, портя макияж, пробежала слезинка, в груди стало тесно, но я выпрямилась на метле, сжала зубы и постаралась улыбнуться. Не, ну а что? Умирать так с песней! Как полагается гордой ведьме… последней в своем роду.

Где-то впереди начали появляться высокие отвесные скалы. Врезаться бы в этот серый с темными прожилками монолит, но фигушки… мой милый кукловод хотел свою жертву живьем. И невредимую, до поры до времени.

Метла ловко летела в щелях скал, и уже почти выскользнула из серого лабиринта, как со сколы сорвалось что-то огненно-рыжее. Удар в плечо, укус в шею, толчок в грудь сильными лапами. И, стремясь стянусь с себя обезумевшего зверька, я отпустила метлу и вцепилась обеими руками в пушистую шкуру. Зря. Зверек вдруг вырвался, скользнул на одну из скал, метла устремилась куда-то вперед, а я…

Я почувствовала, что лечу. Обиваюсь обо все, о что можно и что нельзя, лечу в колючую, будто наполненную иголками расщелину. Хрустнули ребра, наверняка, ломаясь, по груди разлился огонь боли, но в тот же миг полет, наконец-то, прекратился. Внезапно. Ударом об усыпанную камнями, такую твердую землю.

Я лежала на спине, смотрела в прятавшееся среди нависших скал ультрамариновое небо и тихо плакала. Себя не жаль. Жаль, что умру зря. И Ли… Ли умрет со мной. Из-за меня. Несправедливо! Боже, как же это глупо и несправедливо!

А на одной из скал показалась вдруг, размылась в слезах, острая мордочка с внимательными ушками… Лиса, а это была лиса, заглянула в расщелину и начала медленно спускаться, осторожно ступая на скользкие, припушенные снегом скалы.

Мало ей? Неужели этой сволочи мало? За что?

Наверное, последний вопрос я задала вслух. Лиса остановилась, прислушалась, сложив уши, и вдруг гневно затявкала. Будто и в самом деле была на меня страшно обиженна.

— Я не трогаю таких, как ты, — выдавила из себя я, и вновь раскрутилась на гневное тявканье.

И тяфканье это так удивило, что даже болеть на время перестало. Наверное, адреналин постарался. Таки умирать я буду с музыкой.

Интересно, когда она спустится, что она будет делать? Жрать меня живьем? От подобной мысли стало почему-то смешно, но смеяться было больно. Дышать больно. Жить больно… и с каждым мигом становилось все больнее.

Пусть уж мне горло перегрызет, может, это быстрее закончится. В такой мороз и посреди скал, в труднодоступном месте, помощи мне искать неоткуда.

Так что…

Зверек плавно спрыгнул на землю, пробежался вокруг, будто присматриваясь, и оскалился, смотря на меня как-то странно осмысленно. Зло. И как такая малявка могла причинить столько вреда? Такая миленькая, пушистенькая, почему-то не поменявшая на зиму шубку… или в ее разгильдяйстве я тоже виновата?

— Что же ты такая сволочь-то? А?

Лиса замерла на миг, и вновь обещающе оскалилась. Но поиздеваться ей не дали: со скал посыпались мелкие камушки, зверек глянул вверх и начал медленно пятиться в тень.

Я не видела того, что видела лиса, зато слышала. Знакомое до боли раскатистое рычание. Узнала и сразу как-то успокоилась, закрывая глаза. Пришел за своей жертвой? Не хочешь отдавать меня кому-то еще? Похвально… Адский пес, Барбос ты мой несчастный.

Ну этот уж точно, если горло захочет перегрызть, то с первого раза. И мучить не будет, откуда-то я знала. Мой странный, облезлый зверь. С таким живым, завораживающим взглядом.

Удрать лиса не успела. Я слышала ее отчаянный визг, и жалела, несмотря ни на что жалела, а потом… скрежет когтей под лапами, когда лиса отчаянно рванула в скалы, шорох камней под огромными лапами, едва слышный скулеж. И запах. Этот одуряющий запах мокрой шерсти и псины… ты хоть бы помылся, прежде чем меня убивать, а?

Он скулит? Тыкает в меня носом, лижет щеки. Хватает зубами за ворот куртки и тащит куда-то по острым камням. Издеваться-таки будет.

Пусти! Пусти, зараза! Больно же!

Но кричать сил не было. И времени. Беспамятство догнало быстрее. И почему-то последнее, что вспомнилось перед полетом в бездну: полные боли глаза незнакомца, когда я надевала ему ошейник.

— Прости… — выдохнула я. — Прости меня.

Как же отчаянно он воет-то!

Болит-то как все! Сознание возвращалось медленно, через силу. В голове клубился туман, перед глазами плыло и медленно, очень медленно, вспоминала я, что было перед тем, как я утонула в этой вязкой тишине. И сразу стало не до боли: меня выдернуло в реальность одним резким толчком и страдать сразу расхотелось, вместе со слетевшим с губ именем:

— Ли…

И сразу же, с осознанием, что вокруг сгущались, неумолимо, зло, проклятые сумерки, в голове выстрелило одно слово: опоздала. Безнадежно и навсегда…

— Ли!!! — полились по щекам злые слезы, и я вылезла из груды какого-то старого, вонючего, тряпья.

Сразу стало холодно. Что-то зашевелилось рядом, живое, ласковое, прошлось горячим языком по щекам, смахивая слезы, ткнулось теплым носом в ладони и заскулило. Так жалобно, едва слышно. И я с ужасом начала понимать…

Мы все еще в тех проклятых скалах, но иначе и быть не могло. Пес, может, и адский, а вытащить меня из расщелины даже для него слишком. Но здесь, в небольшой пещере, приспособленной для жизни то ли залетными бомжами, то ли любителями попить или просто пожить в тишине природы, кто их знает, было сухо и даже тепло. Каменные стены вокруг, лишь небольшая дыра выхода, низкая, сколоченная из досок, лежанка, чтобы на камне не спать, чудом оказавшиеся тут, страшно вонючие, одеяла, в которые меня закутал… пес что ли?