Геннадий Кофанов - Кто укокошил натурщика? [сборник]

Одним словом, на почве научных разногласий разразилась, пафосно выражаясь, великая битва профессоров, большинство из которых, по удивительному совпадению, носили имя Михайло и, так сказать, «членовредительскую» фамилию. У обеих точек зрения оказалось равное количество сторонников, поэтому ни одна из воюющих сторон не имела численного перевеса.

Учёные мужи в поте чела колошматили друг друга всем, что под руку подвернулось. Михайло Вывихолоктев бил Михайла Ломошеева портфелем. Михайло Кусизадов лупил Михайла Стегайпузова стулом. Михайло Ломоспинов тузил Михайла Порвипастева тубусом. Михайло Прищемиязыков шандарахал Михайла Колиягодицева указкой. Михайло Рвиволосов дубасил Михайла Ломолобова зубочисткой. Михайло Ломопальцев отхаживал Михайла Пекипяткова настольной лампой. Михайло Ломоплечев огревал Михайла Лупипупова Михайлом Вырвикишковым и т. д. и т. п. Пыль стояла столбом, а волосы дыбом!

Бредовое побоище свела на нет уборщица Глафира Перфильевна. В азарте боя разбушевавшиеся умники не заметили её пришествия. Но не прошло и двадцати двух секунд её молчаливого присутствия, как дерущиеся профессоры так называемым шестым чувством уловили, что над ними, так сказать, сгущаются тучи в виде недовольства Глафиры Перфильевны, как по команде оборотились к двери, где она стояла, уперев руки в боки, и молниеносно угомонились. Лишь только Михайло Выбейзубов ещё секунд тринадцать по инерции продолжал свирепо грызть воротник остолбеневшего Михайла Ломорёброва.

— Опять безобразничаете! — гневно вещала уборщица. — Опять чёртов раскардаш, а мне всё это убирать! Как дети малые! Давненько вас, учёных, не жгли на кострах, вот вы и расшалились! Выметайтесь из помещения, голубчики, мне пора прибираться! Ну и нагадили, ну и нагадили! А ещё профессора́! Э-ээх! Шваброй бы вас!

— Вы уж не серчайте, Глафира Перфильевна, — лепетал смущенный, как и все остальные коллеги, Михайло Ломоруков, отбирая свой оторванный рукав у Михайла Выщипобровьева. — Погорячились, конечно. Переборщили. Вы уж того… Не того… Ладно?

— На этом, уважаемые коллеги, объявляю сегодняшнее заседание закрытым. Обсуждение этого вопроса продолжим завтра в то же время, — громогласно произнёс Михайло Ломоспинов, затыкая платочком кровоточащие ноздри.

Присмиревшие профессоры стали покидать зал, двумя потоками робко обтекая уборщицу, с опаской, как бы она не осуществила своё желание насчёт швабры.

И Глафира Перфильевна принялась привычно подметать обломки очков, окровавленные карандаши и ручки, вставные челюсти, обрывки галстуков и прочий профессорский мусор, ворча, кряхтя и напевая: «Мой номер двести сорок пять, на телогреечке печать…»

Эта жестокая научная разборка свидетельствует о том, что криминальный стиль общения проникает в разные сферы нашей жизни и охватывает почти все слои общества. Зуб даю, господа, век воли не видать!

2003, 2011 гг.

Меня интересует только «чушь», только то, что не имеет никакого практического смысла.

Даниил Хармс

По какой-то улице шёл какой-то человек Иванов и думал: «Сегодня моему сынишке Дормидонту Поликарповичу исполняется шесть лет. Что бы ему такое подарить на день рождения? Может, подарить ему кирпич? Нет, кирпич я ему уже дарил пять лет назад. Может, подарить ему сарафан? Нет, зачем ему сарафан, он же не девочка. Может, подарить ему бутылку водки? Нет, детям водку нельзя. Прямо и не знаю, чем порадовать мальца».

Он остановился у витрины книжного магазина и сказал себе:

— Говорят, книжка — лучший подарок! Подарить ему, что ли, вот эту книженцию «Внешняя политика Ватикана в 1967 году»? Пусть ребёнок читает.

Но тут человек Иванов заметил очередь, вонзившуюся в дверь зоомагазина, имевшего место на противоположной стороне улицы. Как почти всякий советский гражданин, он не мог равнодушно пройти мимо очереди, не прилипнув к оной и не купив что бы то ни было, ибо если есть очередь, значит, в продажу выбросили что-то нужное и даже дефицитное, поэтому обязательно надо брать, и даже не брать, а хватать, пока другому не досталось. Оттого, не заходя в книжный, человек Иванов метнулся к зоологическому.

Крайним в этой очереди стоял невысокий сухопарый старичок, бодрый и живой пенсионер в чёрной майке, на которую методом трафарета белой краской был нанесён импортный, кажется, английский текст:

Ya Baldeyu Ot Tiajologo Metalla

— Чем торгуют? За чем очередь? — поинтересовался человек Иванов.

— Говорят, каких-то репугнаростенсусов продают, — ответил старик, совершая челюстями жевательные движения и источая изо рта аромат мяты.

— Чего продают? — переспросил человек Иванов, озадаченный незнакомым словом.

— Репугнаростенсусов каких-то, — повторил черномаечный дед и выдул губами резиновый пузырь, который, лопнув, стал каучуковыми лохмотьями, кои он всосал обратно и продолжил жевать.

— А чего это такое? — продолжил допрос человек Иванов.

— А хрен его знает, — пожал плечами жвачный пенсионер. — Наверно, зверушки какие-то, — и он кивнул на вывеску зоомагазина, дескать, не колбасу же тут будут продавать. — Понятия не имею. Но раз очередь, раз люди покупают, значит, что-то стоящее, не барахло какое-нибудь. Надо брать.

«А куплю-ка я своему Дормидонту Поликарповичу этих репу… репу… тьфу, ну в общем этих самых! Детишки, они зверушек любят», — решил человек Иванов и сделался частицей очереди.

Из зоомагазина вышла дама в очках, прижимая к себе пакет из плотной коричневой бумаги, в каковом пакете что-то шевелилось и шуршало. В боках пакета имелись маленькие дырочки, вроде тех, что пробивают в проездных билетах трамвайные компостеры; видимо — для вентиляции, дабы зверушкам внутри свободно дышалось; а горло пакета было завязано шпагатом, как шея висельника.

— Сударыня, — вежливо обратился к ней отец Дормидонта Поликарповича, то бишь человек Иванов, — это вы сейчас не этих, случайно, купили, не репу… эээ…

— Не репугнаростенсусов? — доделал вопрос старик в чёрной майке.

— Репугнаростенсусов, ага, — кивнула дама.

— А можно посмотреть, какие они? — сказал пенсионер и снова выдул резиновый мятный пузырь.

— Ой, нет, я открою, а они выпрыгнут, и хрен потом словишь. Нет-нет-нет, — испугалась покупательница, и еще нежнее прижав к себе пакет, быстро удалилась.

Не прошло и пяти минут стояния в очереди, когда человек Иванов выучил наизусть слово «репугнаростенсусы» и смог произносить его без запинки. Из дверей, протискиваясь между косяком и очередью, выходили покупатели с шуршащими и шевелящимися бумажными пакетами. Очередь постепенно втягивалась в магазин, как мясная вырезка в раструб мясорубки, но меньше от этого не становилась, даже наоборот, росла гораздо быстрее, чем побег бамбука. Ибо к ней прилипали, как мухи к липкой ленте, всё новые и новые прохожие, возжелавшие приобрести таинственных и неизвестных им репугнаростенсусов, кем бы те ни оказались. В сказке про Маугли питон Каа заглатывал обезьянок — бандерлогов, воздействуя на них гипнотически так, что они сами лезли в его пасть. Вот так же гипнотически воздействовала на советских граждан похожая на питона очередь: поглощала их, не способных сопротивляться её притяжению.