Константин Соловьев - Восьмое Небо

«Аргест» оказался между кораблями и опутал их своими отростками. Несмотря на то, что изображение все так же было лишено звука, Ринриетта побледнела – ей показалось, что она слышит скрежет железа. Огромные дредноуты, способные выдержать настоящий шквал снарядов, сминались, как детские кораблики, сложенные из бумаги. Бронепластины лопались и гнулись, палубы заворачивались как легкие жестяные крышечки от консервированных сардин, многотонные орудия сгибались одно за другим… Это не был бой, это была казнь – мучительная, страшная, неотвратимая.

- Хватит! – не в силах сдерживать отвращение, Ринриетта схватила попавшуюся под руку чернильницу и швырнула ее в призрачное чудовище, - Хватит! Хватит! Довольно!

Разумеется, чернильница не причинила «Аргесту» ни малейшего вреда. Она пролетела сквозь изображение и врезалась в стену. «Аргест» понемногу стал тускнеть, рассеиваясь, как и два кома измятой стали, которые он все еще держал в объятьях, обвив своими щупальцами. Пока не пропал полностью.

- Выключено, - отозвался «Малефакс» лаконично.

Кабинет был пуст, не считая копошащегося в углу вомбата. Ни дымящихся остовов кораблей, ни пламени, ни горечи порохового дыма. Ринриетта не сразу смогла убедить себя в том, что сидит в тысяче миль от поля битвы. Еще больше времени ей потребовалось для того, чтоб унять бьющееся сердце и опрокинуть в рот рюмку хереса. На миг даже перестало казаться, что жидкость отдает рыбьим жиром…

- Ты был прав, «Малефакс», он стал сильнее, - несмотря на то, что призрачный «Аргест» давно растворился в воздухе, Ринриетта поймала себя на том, что старается даже не глядеть в ту часть кабинета, где он прежде был, - Гораздо сильнее.

- Поэтому я и хотел, чтоб вы посмотрели это воочию. Да, он стал гораздо сильнее. Он сконцентрировал в себе огромный магический заряд, который позволяет ему справляться с любым противником одной лишь силой моллекулярной трансформации. За всю историю воздушного океана такая сила еще ни разу не сосредотачивалась в одних руках. Страшно представить, что станет со всеми нами, если она выплеснется…

- Откуда он берет эту силу? – требовательно спросила Ринриетта, - Даже существо с его способностями не может нарушать законы мироздания?

- Он и не нарушает. Он черпает магию изо всех доступных ему источников. Из воздуха, из водорослей, из…

- Из кораблей, - произнесла Ринриетта с отвращением, - Он опустошает все, что попадается ему на пути. И если Каледонийский Гунч надеется, что королевский флот Каледонии сможет спасти нас от этого чудовища, хотела бы я обладать хоть толикой его оптимизма…

Ринриетта подошла к окну, чтоб взглянуть на едва видимые в ночи силуэты кораблей королевского флота в гавани. Корабли были похожи на закованных в доспех рыцарей, охраняющих ее покой. Обычно это зрелище ее успокаивало. Но не сейчас. Сейчас даже толстый камень стен не казался ей надежной защитой.

Она принялась молча надевать сапоги, сбитые о мостовые Ройал-Оука и все еще сырые.

- Могу я осмелиться спросить, куда вы направляетесь? – почтительно осведомился «Малефакс», наблюдая за ней из своего угла.

Ринриетта усмехнулась. Она чувствовала такую усталость, словно сама на протяжении последних нескольких суток участвовала в нескончаемом воздушном сражении.

Затянувшемся, бессмысленном и, пожалуй, совершенно напрасном.

- Наступают сложные времена, «Малефакс». А значит, каждый из нас должен сделать максимум из того, на что способен. Ты согласен со мной?

- Пожалуй, что так. И все же, куда вы собираетесь?

- К ближайшему молочнику. Куплю нашему пройдохе свежих сливок. А что мне еще прикажешь делать?

* * *

- …а второй его внук звался Ритард, он с моей кузиной в ту пору как раз обвенчался. Рыжий, что твой лялиус и нрава самого скверного! Он, изволите видеть, и начал эту канитель с мельницей. Но только он не сам это придумал, а через миссис Уифф, она издавна держала обиду на мою уважаемую маменьку. Конечно, все это было из-за письма, мельницу они лишь потом приплели. Приходит, значит, как-то вечером мой дядя Потт и говорит «Давай письмо!», а ну как я его дам, если еще третьего дня его взяла кузина Мэппи, понятно, для чего. Хорошо помню тот вечер, еще пеламида низко-низко шла, к самому острову спустилась, а это, всем известно, дурной знак. Значит, о чем я…

- О мельнице, - Ринриетта с неудовольствием заметила, как подрагивает в руке перо, так и не коснувшееся бумаги, - О письме. О том, что вы хотите обратиться в суд.

- Мельница! – обрадовался старик, оживляясь, - Вот и я помню, что она тут тоже причастна! Я так думаю, тут не обошлось без Гэйлов. Они же как раз свидетелями были, когда все началось и когда бабушка сказала это самое, про то, что брать тунца на манную болтушку будет только кромешный дурак. Конечно, ей не стоило говорить этого при мистере Скуолле, он ведь, как ни крути, доводился деверем Ритарду, а тот…

Старик был древним, как само Сердце Каледонии, а когда говорил, имел неприятную привычку массировать пальцами подбородок и широко выпячивать выгоревшие, как небесный океан в июле, васильковые глаза.

- Давайте вернемся к мельнице, - предложила Ринриетта терпеливо, - Что случилось с этой чертовой мельницей? Сгорела? Украли? Обложили налогом?

- Мельница? – старик недоуменно взглянул на Ринриетту своими безмятежными, немного мутными, глазами, - Роза с вами, мисс, да причем же тут мельница? Она тут вообще не при чем, вот что. И далась она вам! Тут все дело в соме. Отличный был сом у моего шурина, фунтов на шестьсот, это уж я точно говорю, потому что знаю. И даже кузина Мэппи, когда его увидела, сказала, что такого здоровяка она в жизни не встречала. Только шурин, да наделит его Роза Ветров кратчайшим путем до Восьмого Неба, был, между нами говоря, немного не в себе. Иначе нипочем бы не столковался с Гэйлами…

Ринриетта тихо застонала. В такие моменты она жалела, что в руке у нее перо, а не увесистый тромблон.

«Досчитай до десяти, - приказала она себе мысленно, - Будь терпеливой. Законники – самые терпеливые люди на свете».

- Отец мой всегда твердил – никогда не имей дела с рыжими! Если бы не кузина да не миссис Уифф, которая взъелась на мою маменьку, а тут еще проклятый сом…

Стоило старику заговорить, как Ринриетта опять ощутила дрожь в пальцах. Ее так и подмывало запустить в посетителя чернильницей, а следом отправить стул. Что угодно, лишь бы разорвать эту стягивающую со всех сторон паутину, в которой замирают мысли, чувства, желания. Потом высадить плечом оконный переплет, чтоб караулящий снаружи каледонийский ветер принялся хищно пировать разложенными на столе бумагами, бесцеремонно сметая их на пол…

Необходимость сохранять неподвижность, сидя за письменным столом, сводила ее с ума. Тело отвыкло проводить столько времени без движения. Если бы не постоянный и мучительный контроль, тело давно вскочило бы и принялось мерить кабинет энергичными размеренными шагами, как привыкло мерить капитанский мостик «Воблы»…