Сергей Лукьяненко - Понедельник не кончается никогда [litres]

Тьма начала сгущаться в коридоре, застя все: воздух, шаги, голоса.

– Витька, ну зачем? – Александр решил попробовать еще раз. – Ты же сам умрешь.

– Да это разве жизнь… Да возьмут тебя силы злые, – в голосе Корнеева прорезалось настоящее ликование.

Тьма заклубилась вокруг Привалова. Он почувствовал, как оттуда, из тьмы, на него смотрят чьи-то безжалостные, голодные глаза.

«Господи, как же глупо», – успел подумать он, когда вспыхнула желтая молния и тьма разлетелась на клочки.

– Вот примерно этого я и ожидал, – сказал профессор Преображенский, стоящий у стены в свободной позе.

– Странно было бы сомневаться, – подтвердил Люцифер, удобно устроившийся на плече профессора.

Привалов понял, что он жив, и перевел взгляд на Корнеева. Тот сидел на корточках и мелко-мелко трясся, скалясь. Сощуренные глаза его излучали черную злобу.

– Что они с ним сделали? – почему-то шепотом спросил Александр.

– С цепи спустили, – сказал профессор.

Он сделал пасс, и Корнеев застыл. Глаза его обессмыслились.

– Вот за это, – заметил Преображенский, – я их ненавижу больше, чем за расстрелы.

– Спорно, – не согласился Люцифер.

– Что с ним? – Александр никак не мог отвести глаз от Корнеева. Казалось, что даже лицо Витьки изменилось – почернело и как-то вдавилось в себя, сделавшись карикатурно-азиатским, обезьяньим.

– Вы видите перед собой, – сказал профессор тоном экскурсовода в зоопарке, – настоящего потомственного красного. Он же большевик обыкновенный в настоящем своем виде.

– Тот самый тип, – подтвердил Люцифер. Перышки его, однако, встопорщились.

– Большевик? – не понял Привалов. – Да Витька эту советскую власть матами крыл регулярно.

– Таким можно, – махнул рукой профессор. – Даже нужно. Злее чтоб были. Да и за дело. Советская власть их сдерживала. Собственно, вся советская культура на это работала – держать их в состоянии человеческом. Ну, относительно человеческом. Чтоб на улицах людей не грызли. Они еще себя покажут, как отсекатель переключат. Кровью умоетесь, пока на них снова хомут не накинут.

– Нет, ну подождите. – Александру все это не нравилось, хотелось возразить. – Витька же ученый. Гуманист. – На этом слове Привалов все-таки поперхнулся: чего-чего, а гуманизма за Витькой он и раньше не замечал.

– Гуманист… – Профессор вздохнул. – Я уже говорил, что научной работе мешать нельзя, и я себе подобного не позволял. Но вообще-то… Вы, Александр, никогда не думали, что такое Витькины занятия с точки зрения гуманизма?

– А что? Ну, живая вода, ну, рыба дохлая… Ну, допустим, жизнь у нее ненастоящая… Но гуманизм-то при чем?

– А вы представьте себе вместо рыбы человека. Выпотрошенного. А еще лучше – полусгнившего. Из могилки. Витькина вода бы на него подействовала?

– Н-наверное. – Привалова передернуло: до него начало доходить.

– Вы ведь по-английски читаете? – спросил сыч. – Как называется живой мертвец?

Александр не ответил.

– Зомби, – наставительно сказал профессор. – Во все времена создание зомби считалось одним из самых мерзких видов магии. Вот этим-то Корнеев и занимался. Точнее, разрабатывал технологию промышленного производства таковых.

Витька пошевелился. Преображенский посмотрел на него строго, и тот снова застыл.

Привалов посмотрел на своего спасителя вопросительно. Реакции не дождался и тогда все-таки сказал:

– Ну хорошо. А меня он за что? Раньше все вроде нормально было?

– А вы его за что? – напомнил профессор. – Вы сегодня с утра пытались проделать с ним ровно то же самое.

– Достал, – признался Александр. – До края достал, сил никаких не было. Оскорблял, унижал.

Я сорвался.

– Вот-вот. А с его точки зрения, это вы его все эти годы оскорбляли. Самим своим видом. Для него вы – белый. Белый значит чистый. Запуганный, заплеванный, глупый – а все-таки из той породы. Не из чертей. А им надобно, чтобы все были черти. Ну, кроме их хозяев, хозяев они боятся и слушаются. Но хозяева-то нерусские, нерусские это люди, это совсем другое дело. Большевики на русскую кровь натравлены. Чтоб у русских не было ни богатых, ни умных, ни хороших. Все должны быть такими же чертями, как они сами.

А если кто из своих, из ваньков, – и вдруг не черт? Им такое терпеть никак не возможно. Не для того их предки высшие классы под самый корень извели…

Привалов слушал эту тираду со странным чувством. С одной стороны, он каким-то местом чувствовал, что какой-то смысл в этом есть. С другой – смысл этот был ему неинтересен, а пожалуй что и неприятен. И с каждым повторением слова «русские» это чувство нарастало. «Не нужно мне этого всего», – в конце концов решил Привалов, и тут же в голове голосом Модеста Матвеевича прозвучало: «…во избежание».

– Филипп Филиппович, – сказал Люцифер, – не нужно ему всего этого. Я же говорил: у них там в голове на русской теме ужас что, открытая рана.

А он обыватель все-таки. Больно ему.

Профессор пожевал губами.

– Ну да, пожалуй. Хотя, может, сам поймет. Лет через двадцать, если выживет.

– Что значит если… – начал было Привалов, но Преображенский махнул рукой, и Александр застыл с открытым ртом.

Через пару секунд его отпустило. Он потряс головой и сказал:

– Что-то я нить потерял. Мы о чем говорили?

Преображенский показал на Витьку.

– А, ну да. Зомби, – вспомнил Александр и поежился. – Действительно ведь… Ну хорошо, а на меня его кто натравил? Хунта?

– Почему Хунта? – Профессор поднял бровь. – Это Жиакомо. Хунта просто доложился по инстанции. Думаю, без охоты. Где он еще такого математика найдет. А вот Жиан Жиакомо – товарищ ответственный.

– Товарищ? – не понял Александр. – Он же это… ну, такой?

– Господин? – Профессор поморщился. – Это для вас он господин. А так он член итальянской Компартии с 1807 года. У них там стаж в ячейке карбонариев засчитывается, – пояснил он.

Про карбонариев Привалом знал мало, но дата вызывала уважение. Он кивнул.

– Ну а «самсоновым словом» было зачем? – вспомнил он.

Филипп Филиппович посмотрел на него с неодобрением.

– Забоялся все-таки, – прокомментировал Люцифер. – А говорил…

– Ну, тут все-таки навыкнуть нужно, – употребил Преображенский редкое старое слово. – Вы сегодняшний день помните? Как вы к Бальзамо-то попали?

Александр вспомнил, как он сольвировался, спасаясь от вредных теток, и ему стало мучительно стыдно – до горящих ушей.

– А вот Жиакомо сделал правильные выводы, – закончил профессор. – Он знал, что вы в материальном теле в отдел Заколдованных сокровищ попасть не могли. Значит, вам каким-то образом удалась сольвация. Вы так и от Витьки могли сбежать. Вот он и решил не рисковать, а сразу использовать тяжелую артиллерию. Хотя вас в тот момент можно было обычным ножиком зарезать.