JK Светлая - Змееносец. Истинная кровь

— Когда же вы, наконец, станете хоть немного благоразумней?

— Она умнейшая женщина в королевстве. И уж поверь, гораздо умнее меня, — пискнула из угла Аделина, за что была награждена самым красноречивым взглядом маркиза.

Катрин заметила взгляд, который муж бросил на нее. Катрин заметила взгляд, который он же бросил на девчонку. И криво усмехнулась:

— Зачем вам-то мое благоразумие?

— Если бы вы были хоть немного благоразумны, я бы не вытаскивал вас сейчас из ямы. Но, по всей видимости, вы сами решили себя доконать. То, чего не сделала вьюга, сделают ваши мокрые босые ноги на каменном полу.

— Я не подала ей башмаков, — снова пискнула Аделина.

— Молчать! — рявкнул в ответ Серж и вернулся к рассматриванию гневных зеленых глаз своей маркизы.

— Я не просила вас вытаскивать меня. И если бы вы были благоразумны, то не стали бы этого делать. Все было бы решено, и вам не пришлось бы озадачиваться разводом, — зло сказала Катрин.

Серж устало прикрыл глаза, чтобы не сорваться на крик.

— Я никогда не разведусь с вами, — коротко сказал он. — А теперь ступайте сушить ноги.

Она подошла к нему вплотную, привстала на цыпочки и, прижав губы к самому его уху, прошептала:

— Не разведетесь со мной, даже зная, что я любовница короля?

Он стиснул зубы так, что на щеках заходили желваки. И одной рукой обхватил ее талию, прижав к себе. И так же на ухо прошептал:

— Даже так. Но я заставлю вас очень сильно пожалеть об этом.

Маркиз де Конфьян подхватил на руки коротко остриженную жену и направился в свою комнату. Она же не склонна была устраивать скандал в коридоре. Но как только они оказались наедине, попыталась вырваться.

— Что ж, тогда мне самой придется попросить короля, — заявила она. — Уверена, он поможет. Я не желаю быть женой человека, который имеет детей на стороне и в первой же попавшейся гостинице приводит к себе первую же попавшуюся девку!

— Замолчите сейчас же! — выдохнул Серж, сжимая ее еще крепче и будто надеясь, что этим причинит ей боль. Такую, какую она ему причинила в то проклятое утро, когда вся их жизнь разрушилась. Но ведь она любила его! Его, а не короля! Не мог он ошибиться! Не ошибаются так жестоко! Нет, он не знал, что там было между нею и де Наве. Пусть даже что-то и было. Но ведь она принадлежала ему — она всегда принадлежала ему, кто бы ни коснулся этих губ и этого тела.

Он положил Катрин на свою постель — почти грубо — и быстро стал обтирать ее ноги одеялом.

Катрин глухо рыкнула. Едва она упала на кровать, весьма неудачно, плечо тут же напомнило о себе. И чтобы отвлечься от тупой боли, маркиза обиженно дернула ногами.

— Прекратите изображать заботу. Не тратьте на меня ваше драгоценное время, за которое вы можете что-нибудь сочинить или поразвлечься.

— Vae! Я же просил замолчать! — воскликнул Серж и быстро переместился по кровати, навалившись на нее и найдя, наконец, ее рот, который она не желала закрывать!

Не понимая, что это такое происходит, Катрин в растерянности замерла на мгновение. Не хотела видеть и чувствовать его таким. Злым, грубым, причиняющим боль. Чужим. И это она виновата, что теперь он такой. Если бы в ее силах было изменить случившееся…

Маркизе удалось чуть отстраниться, и она попросила:

— Серж, прошу вас, не надо.

Он ничего не ответил, снова придвинувшись к ней и продолжая покрывать поцелуями ее лицо и шею, натыкаясь на ворот одежды. Этот ворот, кажется, сердил его еще сильнее. Он рванул за край, желая освободить ее, но ткань не поддалась. Нетерпеливыми пальцами Серж нащупал застежку, расстегнул и, наконец, впился губами в ключицу, двинулся поцелуями к плечу и вдруг замер, глядя на огромное синее пятно, расплывавшееся на белоснежной коже. Судорожно глотнул. И резко поднял глаза, чтобы встретиться с ее зеленым взглядом.

Катрин виновато улыбнулась:

— Я ударилась… немного. Когда упала в ту яму.

— Мне жаль, — очень серьезно сказал он, продолжая вглядываться в ее глаза.

Кажется, за эти два дня, два сумасшедших дня, она совсем забыла, как он умеет смотреть на нее. И как что-то неизменно теплое всегда разливается в ней от этого взгляда. И теперь он хочет лишить ее и себя, и своего взгляда, и неизменно согревавшего тепла. Она подняла руку, провела по его щеке и тихонько сказала:

— Я сама виновата. Я неблагоразумна.

Он снова промолчал. Он не мог говорить. Ему, черт подери, больно было говорить, думать, вспоминать, на что-то надеяться. Он мог только целовать ее. Медленно, нежно выпутывать из кокона одежды. Касаться кончиками пальцев жемчужно-белой кожи. Заново изучать ее так, будто не видел и не прикасался целую вечность. Вечность из двух дней. И это страшнее столетий. Любовь умирает? Только она и живет тогда, когда в нем уже ничего не осталось!

А Катрин впервые так нуждалась в словах. И с отчаянием понимала, что он не станет с ней говорить. Все, что ей оставалось — целовать его. Целовать, зная, что впереди вечность без него. Видеть его внимательные глаза, вглядывавшиеся в нее до самого сердца, чувствовать его руки на своем холодном теле, зная, что ей уже никогда не согреться. Она приникала к нему, мечтая продлить время рядом с ним хотя бы еще на несколько мгновений. И потом каждый этот миг она будет вспоминать всю оставшуюся ей вечность.

— Вы слышите? Ветер не воет больше, — тихо прошептал Серж, глядя в серый провал окна, за которым больше уже не мело. Он прижимал к себе ее тонкое тело, не желая выпускать его из объятий еще очень долго, желая продлить эту нежность — пусть и на целую жизнь. И знал точно — стоит ее отпустить, как нельзя уже будет притвориться, что все по-прежнему. Единственное, что еще оставалось возможным — пытаться жить дальше. А жить друг без друга они не умеют. Это он тоже знал точно.

— Не воет, — согласилась она, не слыша, что творится за окном. Она слушала стук его сердца. Оно стучало для нее. Сейчас и здесь оно стучало только для нее. И пусть было то, о чем она никогда не забудет. Что всегда будет стоять между ними. Но сейчас и здесь они вместе.

Катрин посмотрела на мужа:

— Мессир, вы вернетесь в Конфьян?

— Вернусь.

Он так и не желал смотреть куда-то, кроме окна, за которым было серое небо, скрывавшее солнце под покровом туч. Разве бывает такое счастье, от которого так становишься несчастен? Теперь трубадур Скриб знал, что бывает. Но Господи, зачем она, она — принадлежавшая ему каждым ноготком, каждой ресницей, каждым вдохом своим — зачем она целовала короля?

24 декабря 2015 года, Монсегюр

— Его сияние вскружило вам голову, Мишель? — донесся до них голос Петрунеля. Тот стоял теперь уже в своем черном плаще, и брошь, скреплявшая его, светилась, будто озаряемая Сангралем. — Отдайте его мне.