JK Светлая - Змееносец

— Дядюшка, — уныло протянул Петрунель, — уймите вашу жажду мести!

— Уйми свою жажду власти, дорогой племянник!

Мишель теперь уже удивленно разглядывал ссорящихся магистров, с неприятным чувством осознавая, что перед ним — его ближайшие родственники. Только этого ему сейчас недоставало!

— Объясните, какое место вы отвели мне среди ваших страстных желаний?

— Твоему роду нет места! — переключился Великий магистр с племянника на короля, вынимая кинжал из ножен на поясе. Раздался очередной щелчок пальцев, и он исчез, слившись с чернотой ночи.

— Получилось! — радостно заявил мэтр Петрунель и едва не захлопал в ладоши. — Получилось! Он стар и теряет силы, Ваше Величество!

Мишель пожал плечами.

— Великий магистр, вероятно, приходил со мной познакомиться. А вы зачем явились, Петрунель?

— Предостеречь вас от всякого общения с ним, Ваше Величество! Вы же видели, он совершенный сумасшедший. Буйно помешанный. Старость!

— Что ж, вы меня предостерегли. Теперь я могу, наконец, отдохнуть?

Петрунель почти смущенно потоптался на месте и вкрадчиво поинтересовался:

— Могу я спросить, в ваших ли руках ожерелье, сир? Добились ли вы того, чтобы она отдала его?

— Магистр, я помню о своем обещании вам. Но это вовсе не означает, что я буду сообщать вам о каждом своем шаге. Я вернусь в Трезмон, вот тогда мы с вами и поговорим, — ответил Его Величество тоном, не терпящим возражений.

— Как? — брови магистра взметнулись на лоб. — Она все еще не влюблена в вас? Мне все труднее удерживать Маглора Форжерона, а она все еще не влюблена в вас!

— Петрунель, — рассердился король, — уймите свое возмущение. Если вы так умны, почему бы вам самому не попробовать добыть ожерелье?

Петрунель смутился. Объяснять, что он пробовал приблизиться к Мари Легран в ее времени, не стал. Поскольку она, кажется, даже и не поняла того, какой живой интерес вызывает у соседа из квартиры напротив. С того дня, как год назад во сне в ночь на День Змеиный ему показала ее та, чей голос был подобен шипенью змей, Петрунель постоянно маячил рядом. Но ничего не помогало. Ожерелье ускользало. Оттого и тянул столько времени, прежде чем обратиться за помощью к королю.

— Неужели же вы полагаете, сир, что будь у меня хоть малейший шанс вызвать у прекрасной Мари ответное чувство, я просил бы вас о помощи? — поинтересовался он. — Но я стар для нее! К тому же она имела греховную связь с юношей куда привлекательнее меня! Куда уж тягаться? Совсем другое дело вы, Ваше Величество! Но вы зря теряете время. Поцеловали бы раз, другой — глядишь, она и отдала бы вам ожерелье!

Король весело рассмеялся.

— Вы же мэтр! Ведете борьбу с самим Великим магистром. Наколдовали бы себе молодость и красоту. Или все-таки есть что-то, что вам не подвластно? — Мишель резко оборвал смех и посмотрел Петрунелю прямо в глаза.

— Вы говорите о материях, в коих ровно ничего не понимаете, Ваше Величество. Закон жизни и магии, как черной, так и белой, гласит: функционирующая в замкнутой системе энергия не появляется из ниоткуда и не исчезает в никуда. Проще говоря, где-то убыло, где-то прибыло. И если я, к примеру, скошу себе десяток-другой лет, то неизвестно, чем это мне грозит. А перемещения во времени — способ проверенный, надежный. Ну, забросило кого-то на пару дней в Трезмон на восемь столетий назад, пока вы здесь. Так в День Змеиный все на место станет, Ваше Величество.

— Вы правы. В День Змеиный все станет на свои места. И мы с вами вернемся к нашей увлекательной беседе о законах жизни и магии. Вам осталось подождать совсем немного.

— Меня не беседы интересуют, а ожерелье роде де Наве, сир! Я буду ждать, но времени все меньше, — Петрунель приподнял полы своего плаща, словно намереваясь уходить, но вдруг остановился. — Позволите на родственных началах дать вам последний совет, Ваше Величество?

— Прошу вас! — скрестил на груди руки король.

— Не влюбляйтесь в нее. Она останется здесь, а вы вернетесь в свой славный двенадцатый век. Нет ничего ужаснее для подданных несчастного влюбленного на престоле.

Петрунель рассмеялся скрежещущим смехом и исчез в темноте.

Мишель устало потер глаза. Встреча с родственниками оказалась весьма утомительной. Он очень надеялся, что таковые будут совсем не частыми. Еще лучше, чтобы они более не повторялись. Он снова лег и почти сразу провалился в тяжелый сон. В его ночных фантазиях переплелась явь его мира и странность мира Мари. Важность возвращения ожерелья в семью де Наве и отвращение к советам Петрунеля.

1185 год, Фенелла

Ноябрьская ночь вступала в свои права рано. Едва сумерки озарили горизонт, землю, траву, листву тронул мороз. И белыми мухами в воздухе кружил пока еще редкий снег. Совсем зима.

Серж Скриб глядел в небо, не в силах понять, чего же он ждет.

Он никогда не умел ждать. Мальчишкой его, второго сына маркиза де Конфьяна, по традиции рода отдали в монастырь. Серж не выдержал там и нескольких месяцев. За что был изгнан из родного дома на долгие годы. И, наверное, все-таки искренно и по-детски наивно ждал прощения своего отца.

Юношей его приютил герцог Робер де Жуайез, один из дальних родственников маркиза, претендовавший на трон Фореблё наравне с королем Мишелем, с которым мальчишкой Серж сражался на деревянных мечах, в то время как их отцы бились на турнирах. Герцог обнаружил в Серже музыкальный талант и тягу к стихосложению. Он же и сделал все для того, чтобы развить эти дарования. Комнатный музыкант, какого не стыдно показать гостям, был нужен герцогу. А с его внешностью и умом — юноша далеко бы пошел. Господин Робер был политиком от Бога. А Серж испытывал благодарность к нему за то немногое, что было ему дано в Жуайезе, не беспокоясь о том, что станется, когда тот решит вывести молодого человека из тени.

А потом в его жизнь вошла Катрин дю Вириль. И все прочее перестало существовать. Какая насмешка — впервые он увидел ее в тот день, когда она стала герцогиней.

Сперва была шутка. Глупая шутка, в которой все же было немало правды. Герцог не представил его своей супруге как родственника. Со слугами он был на равных. И его забавляло то, как она с первого дня решила, что он также всего лишь слуга. Эту роль играть было легко. И так же легко наблюдать, как ее глаза округляются в изумлении, когда он позволял себе очередную вольность. Он забавлялся. Он, черт подери, забавлялся! И сходил с ума от ревности!

А потом она овдовела. И трубадур позволил себе надеяться. Горе не сломило ее. И вместе с тем он готов был подставить свое плечо.

После была их краткая связь. И эта связь привела лишь к тому, что теперь еще больнее отпустить ее к другому. К тому самому, с которым он дружил в детстве. Потому что она не любила. И не любит. Никого не любит. Совершенное, ангельское лицо. Хрупкое, тонкое тело. И стальная воля. И честолюбие в каждом поступке. И высокомерие в каждой улыбке. А он все не мог забыть податливости и нежности ее в то время, когда, пусть ненадолго, был ее другом и краткий миг владел ею. Владел ли?