Владимир Федоров - Polo или ЗЕЛЕНЫЕ ОКОВЫ

Отец вытерся колючим огромным, как степь, полотенцем, завернулся в теплый халат хозяина дома, надел мягкие тапочки и вышел на кухню. Там его ждала целая гора лапши, заботливо запаренной Левой, а затем поджаренной на сливочном масле. Лева стыдливо подняла глаза на Отца и тут же опустила их, залившись краской. Девушка тихо произнесла:

— Отец, садись, лапшичка готова.

— Молодчина, — громко сказал Отец, — давай зачетку.

Лева коротко хохотнула.

— Отец, распахнись, жарко тебе же. — Заботливо заговорила Куличина.

— Отстань, все равно сегодня в койку сыграешь, — сказал Отец, в ответ на эту реплику Брусов стал лягать его под столом. — Я тебе обещаю!

— Ох, ты какой шустрый, — Закривлялась Куличина.

— Мангуст, слушай, мясца бы мне в лапшу. — Сказал Отец и потянулся ложкой в сковородку с мясом, которого осталось очень мало.

— Ты откуда такой голодный? В общаге не кормят? — Спросил он.

— Долго рассказывать… — Отмахнулся Отец и погрузился в свою чашку с лапшой и мясом. — Сюда бы органический синтезатор…

— Чего тебе надо? — Не понял Брусов.

— Пельменей. — Пробулькал Отец.

— Эка тебя… Пельмени без водки только собаки едят. Пельменей только нет, а вот водочки накапаю. Хочешь? — Брусов уже наливал водку в рюмку. — Ты Гонзику оставь немного лапши. Я его уже день не кормил.

— Кто такой Гонзик? — Спросил Отец, отрываясь от чашки.

— Ты не видел его? — Спросил Брусов.

Отец отрицательно покачал головой.

— Ольга, — Брусов обратился к Куличине. — Сбегай за Гонзиком, Отец его не видел.

Куличина убежала в другую комнату и вскоре вернулась с трехлитровой банкой из-под маринованных огурцов. В банке, свернувшись калачиком и нервно озираясь, лежала белая лабораторная крыса альбинос. Красные ее глазки опасливо бегали из стороны в сторону, изучая опасность, мохнатые и тугие, словно рыболовная леска, усы щетинились, будто стараясь напугать все живое вокруг.

— Это Гонзик. — Сказал Брусов, беря в руки протянутую ему банку.

— Где ты его взял? — Поинтересовался Отец.

— В лаборатории, известно где. Его все равно до смерти бы запытали. Так что он— мой должник. Я ему жизнь спас. — Гордо произнес Большой Синяк и потряс банку. Несчастная крыса оживилась и заметалась по своему скромному жилищу. В банке, вместе с крысой, пришло в движение и все ее содержимое. Кроме крысы там находилось несколько черствых, словно камень, кусков хлеба, обгрызенная мелкими зубами морковь, горсть риса и куски желтой газеты, в которую крыса справляла свою нужду. Запах, исходящий от банки, был способен сбить аппетит даже у слесаря, однако Отец только поморщился и принялся далее за еду.

— На кой она тебе сдалась? — Поинтересовался Отец.

— Как так, на кой? Он— мой друг. Я ему пива нет-нет даю, чтобы совсем не зачах. Пьет. — Довольно кивнул Мангуст.

— Правда что ли? — Чуть не подавился от смеха Отец.

— Я тебе говорю. Пьет. Водку не любит, а пиво пьет. Только газы отпустишь с пива, тогда пьет. Правда, газеты нужно чаще менять.

Мангуст поведал Отцу занимательную историю, как он пробрался в лабораторию и унес в кармане пиджака крысу, которую затем аккуратно завернул в носовой платок, чтобы не испортила одежду. Принеся крысу домой, Мангуст детально осмотрел животное и вычислил, что крыса— самец. Маленький альбинос стал Гонзиком, поскольку, по глубочайшему убеждению Мангуста, Гонзик— самое подходящее для крысы имя.

— Он знаешь, какой понятливый? У-у! Что ты! Я его отпустил погулять дома, так он, сволота такая, сразу под шкаф спрятался. Я его неделю оттуда выковыривал. Я с этого бока к нему подойду— он в тот конец бежит. Я сюда— он туда. Я даже разок из пистолета в него пальнул. Он ничего. Зарылся там где-то и ни ногой.

Отец хохотал. Он живо себе представил, как этот верзила на корточках с пистолетом гоняется за маленькой испуганной лабораторной крысой, которой в итоге стрельнул в усы.

— Так ты после этого решил помор устроит дома? — Спросил Отец.

— Угу, — заверил его Брусов. — Думаю, все равно пару дней в дом не зайти. Так глаза режет. Тогда я все белье в ту комнату стаскал, пару обойм выпалил и ушел из дому. Так ты представь себе, Гонзик живой остался. Я про него впопыхах забыл, а он живой. Теперь его можно даже в газовую атаку на врага выпускать.

Брусов наливал пиво в широкие бокалы, пена лилась на стол, поля зрения сужались. Стало уютно в компании старого друга, распутной Куличины и милой Левы.

— Все, братцы, Мангуст, ты не против, я пойду, кости свои брошу? — Спросил Отец, поднимаясь со стола.

— Леву с собой бери, да иди себе с Богом. Вдвоем все теплее будет. — Сказал Брусов и покосился на смущенную девушку.

Лева вспыхнула, будто ее посадили на горячую сковородку.

— Ну, сейчас же. Я одна буду спать. Еще чего не хватало. — Сказала раскрасневшаяся от стыда девушка.

— С Гонзиком? С ним, по любому лучше. — Захохотала Куличина.

Отец махнул на них рукой и отправился в маленькую комнату, в которой Брусов поместил маленькую белую лабораторную крысу, создав ей удобства в стеклянной посудине.

Разобрав кое-как постель, Отец, стоило ему коснуться подушки, уснул. Во сне он видел милых жирных цватпахов, которые старались к сроку изготовить нужные темпоральные цепи к установке, которая отказывалась ехать в зоопарк. Установку смазывали машинным маслом и заливали внутрь какую-то зеленую бурлящуюся жидкость, она капала на сложные механизмы и разъедала блестящий металл. Отец метался на лесной лужайке, где братец Дэн семихвостой плетью уговаривал цватпахов работать аккуратнее, от этого установка усилилась еще несколькими вагонами, посаженными на железные литые колеса. Отец не знал, зачем нужны дополнительные вагоны, поскольку поедут только двое, он и Дэн. Откуда-то появился Мойша и терся своими черными боками о ноги Отца. В зубах общажного кота остался клок шерсти ленивого коалы Пиначета, но животное это не смущало, он весело поднимал хвост возле каждого вагона и всем окрестным котам давал понять, что поедет вместе с Отцом. Когда Отец сходил искупаться в озере, выяснилось, что установка куда-то подевалась. На ее месте остались лишь, блестящие осколки лобового стекла и искореженный куст хвойного растения, которое сам окрестил кактусом. Отец очень расстроился, но Чумичка, который пробегал рядом, подошел, потрепал беспалыми крыльями хумана за плечо и произнес:

— Атисьсь, Отец, твою мать, вставай, в школу проспали.

Отец открыл глаза. По коридору, едва освещенному желтой лампой, метались растрепанные девчонки. Куличина выглядела куда более потрепанной, нежели ее скромная спутница. Брусов стоял над Отцом и тряс за плечо.

— Проснулся? Проспали. В школу пойдешь? — Кинул он через плечо и убежал в другую комнату надевать штаны.