Владимир Федоров - Polo или ЗЕЛЕНЫЕ ОКОВЫ

— Почему? — Не унимался Отец.

— А я почем знаю? Нравятся, и все тут. Я иной раз думаю на Катьку нечаянно банку с хной опрокинуть. Так, чтобы веселее было. А потом думаю, что это не надолго. А ты свою подругу брось.

— Как я ее брошу? — Спросил Отец. — Я за ней месяц целый ухаживал. Добивался. Как я ей объясню?

— А никак. Скажи: так мол и так, иди ты куда трава расти не ходит. И дело с концом. Месяц! — Фыркнул Лелик. — Свет клином что-ли сошелся! Вот и Басмач такой же. Танька, я погляжу, все кишки ему на кулак уже намотала.

— Ой, не говори, Лелик. — Засмеялся Отец. — Что правда, то правда. Она ему житья не дает. Я ее однажды попросил за пивом до ларька сбегать. Так она, представь себе, целый месяц на Басмача губешки свои дула.

— На Басмача? — Лелик от удивления отвернулся на миг от дороги.

— Ну! — Заверил его Отец.

— А на него то зачем?

— А я знаю? Сначала она на меня стала желчью плеваться, а потом и Басмач под горячую руку попался. А ему так, для кучи. Ох, и смеху было. Мы с Гуриком валялись, когда она Басмача распекала. Мне смешно, вроде это я ее послал за пивом, а Танька у этого несчастного по волоску из макушки выдергивает.

— Больная. — Бросил Лелик.

— Не то слово. Однажды я ей сказал, что она майонеза пожалела в «под шубой». У Гурика день рождения был, Танька решила салат принести на праздник. Салат, вроде туда-сюда, а майонеза мало, сухой, как ее душонка. Что ты думаешь? Кому она стала потом плешь выгрызать на затылке?

— Мне думается, не тебе. — Пожал плечами Лелик.

— Точно. Басмач, как ужаленный боец, сидел за столом. Все мне кулаки показывал исподтишка, да под столом ногой молотил. А я, и смех и грех, ну ее распекать за салат. Она пунцовая, как эритроцит сидит. Надулась, как мышь на крупу, а сама все Басмача щиплет, чтобы он мне потом чертей дал.

— А он что?

— Да ничего. Подходит на перекуре, говорит, мол, Саня, отстань ты от нее, не даст она мне жизни. А я уже под хмельком, давай ее чистить, что перья в разные стороны летят. Мне она боится что-нибудь сказать. Так, в легкую зубы скалит, а сказать— страшно.

Отец достал из пачки сигарету и прикурил. Сизый дымок лениво подался к форточке.

— Дай мне в зубы, чтоб дым пошел. — Попросил Лелик.

Отец поджег еще одну сигарету и сунул Лелику под нос.

— Дэн курит? — Спросил Лелик, попыхивая ароматным табачком.

— Пробовал. Говорит, что у него во рту очень неприятно после сигарет. — Покачал головой Отец.

— Вот дает. — Усмехнулся Лелик.

— Что ты! Он даже газированную воду не пьет. Она, видишь, ему язык щиплет. Он одно время мяса не ел. Говорил, не хочу, мол, из себя кладбище домашних животных делать. Я у него спрашиваю: не хочешь ли ты, дорогой, сказать, что силосная яма, которую ты у себя в желудке устроил, лучше?

— А он что?

— Начал есть мясо. Он очень удивительный человек. Однажды, что-то на него нашло, решил Большую Советскую Энциклопедию прочесть. Взялся, сел, читать что-то начал. Дошел до слова «абсурд» и бросил это дело. — Рассказывал Отец, развалясь в кресле.

— Отец, правду говорят, будто вы— близнецы без слов друг друга понимаете? — Спросил Лелик, глубоко затягиваясь сигаретой.

— Угу. — Кивнул Отец.

— Расскажи. — Требовал Лелик.

— Даже не знаю, как рассказать. Понимаешь, это вроде как одна рука знает, что делает другая. Я даже не знаю, как это происходит, только знаю, о чем он думает. — Отец неопределенно пожал плечами. — Словами и не передать. И он точно так же. Однажды сижу, думаю, как дверь починить в комнате. Так или эдак. Шарнир, может, поменять, или вообще дверь снять. Думал молча. Дэн рядом лежал на кровати, книжку читал. Он и говорит ни с того ни с сего, ты, говорит, голову себе чепухой не забивай, смажь ее маслом и дело с концом. Вот так.

— А что он сейчас думает? — Спросил Лелик. — Можешь сказать?

— Нет. Нужно рядом быть. — Покачал головой Отец.

Как много он сейчас отдал бы, чтобы Дэн в эту минуту оказался рядом. Если он погиб? Ужас охватил его. Этого быть не может. Не должно. Брат должен быть жив. Отец тешил себя надеждами, что все что-то не досмотрели, что Дэн, возможно, лежит в лесу под кустом и дожидается, чтобы брат его отыскал. Брат— это его вторая половинка, без которой и жизни не будет. Что же будет с мамой? Она этого не перенесет. Мама всегда жила только своими детьми. После смерти мужа, она всецело посвятила себя своим сыновьям. Как будет себя чувствовать она, когда узнает, что ее сына больше нет в живых? Был бы жив отец, он бы ее утешил, но он сам много лет назад ушел из жизни.

— Лелик, надави на педаль. Сил уже нет ждать. — Попросил Отец.

— Сам к праотцам собрался? Жизнь не дорога? Я и так под сто пятьдесят иду. Не видишь что-ли? — Рявкнул Лелик.

— Мне очень хочется поскорее добраться. Не ругайся, друг сердечный. — С грустью в голосе сказал Отец.

— Понимаю… — Кивнул Лелик. — Мне самому интересно, как там все случилось. В ум не возьму.

— А гаишники что говорят? — Спросил Отец.

— Ты когда-нибудь видел, чтобы гаишник что-нибудь умное сказал? У них мозг так построен, чтобы только штрафные талоны выписывать. Больше ни на что.

Однажды брат написал стих, который приурочил к очередному штрафу за превышение скорости. Написанный сгоряча, он обошел всех знакомых и близких и пользовался немалой популярностью в окружении брата. Гаишники, интеллект которых брат ставил не выше интеллекта военных, в его глазах были людьми, которых волею судеб жизнь прогнала из числа достойных сынов своих и заставила нести крест паразита на теле тружеников и работников умственного труда. Человек, в понимании брата, ничего не производящий и не оказывающий услуг, не должен пользоваться уважением у людей, приносящих блага Родине.

Гаишник как-то раз, домой придя под вечер,

Немного отдохнуть от службы собрался.

Но лишь через порог, к нему жена на встречу:

«Что делать, милый, фен сломался у меня…»

Помочь твоей беде я без сомненья должен,

Ведь я в ГИБДД блестящий офицер,

Служить своей семье, долг на меня возложен,

Коллегам молодым я подаю пример!

И вечер напролет промучился служивый,

Пытаясь починить загадочный прибор,

Свистел, бежал навстречу с феном что есть силы,

Но так заветных цифр не выдал монитор…

Мораль сей басни: мир разнообразный,

У каждой вещи назначение свое,

Чем волосы сушить, чем осушать карманы,

В нем каждый выбирает, вот и все!

(Константин А. Федоров)

Отец вспомнил пасквиль и улыбнулся. У брата с чувством юмора всегда было все в порядке. И вот теперь его не стало. Лишь надежда осталась в сердце. Она подсказывала, что, может быть, все образуется, что брат сыщется, что он жив и скоро обретет новую жизнь. Пусть так будет.

Дорога протянулась по степи, словно струна, и была ровная, будто праздничная скатерть на именинах. Серое небо исподлобья смотрело на путников, покачивая седой бородой. Казалось, оно было недовольно, что кто-то нарушает его тусклую тишину урчанием мотора. На челе оного отражалось недовольство грязными немытыми облаками, и редкой испариной.