Владимир Федоров - Polo или ЗЕЛЕНЫЕ ОКОВЫ

— Тормоза придумали трусы. — Проворчал Отец.

Из-за Луны показался синий глаз родной планеты. Будущей планеты. Ничто Отцу не выдавало, что на Земле теперь совсем все по-другому. Ее знакомые по снимкам из космоса еще с детства очертания родили какое-то приятное томление в груди. Перистые облака нежно окутывали ее бескрайние (в известных пределах) просторы океанов и континентов. Только на околоземной орбите видно было, что космического мусора в виде орбитальных станций значительно прибавилось. Меж них сновали, словно блохи, маленькие летательные аппараты. Земля стремительно бросилась на корабль. Отца удивило, что не было даже легкой тряски, тем более никто не пристегивался ремнями безопасности. Было лишь мерное дрожание пола. Видимо корабль обладал автономным тяготением и был защищен полем от внешней гравитации. Тогда почему его останавливала вечная спутница Земли? Вдруг маленькую посудину заволокло туманом. Этот каприз атмосферы Отец понял— облака. Затем такая же бесшумная посадка на бетонные плиты космодрома. Он показался бесконечным. Сколько хватало глаз, всюду стояли маленькие кораблики, почтовые катера, околоземные носители, было и несколько крупных кораблей, стремительных, сильных, возле которых кружили тележки— носильщики и люди. Все они казались муравьями рядом с этими колоссами. Пейзаж будущей Земли завораживал.

— Впечатляет? — Спросил из-за спины эфемерный Басмач. — Толи еще будет.

— Я чувствую себя питекантропом здесь. — Вымолвил Отец.

— Не строй иллюзий насчет себя, — хихикнул Басмач.

Отец сверкнул глазами в сторону Басмача. В этом взгляде Отец надеялся передать все, что он думал о своем собеседнике.

— Басмач, ущипни меня, — попросил Отец.

— Хочешь, я тебе в глаз плюну? — Осведомился Басмач.

— Один такой на прошлой неделе плюнул, несчастный… — Ответил Отец.

— Ну и что? — Полюбопытствовал Басмач.

— Как живой перед глазами. Понял что? Не доводи до греха. Я в гневе страшен. — Процедил сквозь зубы Отец.

— Ой, боюсь, боюсь, — почесался Басмач.

— Теперь-то можно покурить, мы же уже на Земле? — Спросил Отец.

— Ты очень беспокойный клиент. Подожди, будет еще с тебя. — Проскрипел Басмач.

— Долго ждать я не намерен. Знай это и помни всегда. — Пропел Отец.

— Бросил бы. Месяц уже не курил. — Ответил Басмач, хитро щурясь.

— Поучайте лучше ваших паучат. Не лезь мне под кожу, сделай одолжение.

— Это вредно.

— Знаешь, что, умник, жить тоже вредно, есть вредно, дышать вредно, с женщинами спать— вредно, все вредно. Зачем тогда вообще жить? А?

— Я знаком с этой доктриной. — Пожал плечами Басмач.

— Ну, так вот…

— В конверте накуришься. А пока потерпи. Тебе предстоит карантин. — Сказал Басмач, указывая на серую арку.

— Зачем мне карантин, я здоров, как бык, сам же знаешь. — Протест Отца был неубедительным, тем более он и не рассчитывал на отмену изоляции. Нужно было лишь сохранять свой имидж хулиганствующего ортодокса.

— Dura lex, sed lex. — Констатировал Басмач.

Моросил мягкий, теплый дождик. Он нежно напевал Отцу на ухо свои, никому непонятные грустные песенки, гладил волосы на голове и неторопливо убегал за шиворот. Было немного грустно. Где-то вдали за холмами гремел несмело гром, вечный спутник дождя. Серые тугие струнки дождика, казалось, трогали самые заветные мысли и несбывшиеся желания, заставляя их петь в унисон с дождем. Рождались воспоминания. Они почему-то тоже были серыми, полными грусти и тихой тоски. Хотелось писать стихи от безысходности, какие ни будь про любовь, или про что-то вечное и нетленное. Хотелось в стихах воспеть эту тихую заводь, шорох листьев, омываемых водою небесной, это вечернее небо, затянутое серой пеленой, написать какие-нибудь красивые стихи про его давно умершую подругу— Мать, про их первую встречу. Но в голове было лишь: Мать, дай поспать. Любил он ее или нет, Отец не знал. Хотелось верить, что любил. Ведь дружил же он с ней, пусть она не могла сварить даже яйцо вкрутую. Это любовь. Чертова погода, чертово настроение. Почему в дождь душу выворачивает наизнанку? Хочется выть или дать кому-нибудь в зубы. Ну, или по физиономии, или про любовь думать. Или быть может с нами не все в порядке, такие противоречивые желания и настроения в ответ на один и тот же внешний стимул. Черте— что.

Отец глубже надвинул на нос солнцезащитные очки и поднял глаза к небу. Мелкие капли барабанили по серому стеклу. Маленькие кружочки расходились по водной ряби. В камышах ходила рыба, нет-нет показывая Отцу свои хвосты. Едва уловимый ветерок гнул траву к земле и поднимал рябь в заводи, что разлеглась перед ним. Сердитый коала угрюмо бродил меж деревьев, что-то вынюхивая и высматривая. Невозможно было понять, что в этой голове происходит. Отец научил Пиначета (не без помощи Басмача) прыгать на одной лапе. Таким образом, он давал своему наставнику— Отцу понять, что хочет чего-нибудь выпить. И когда напивался, что не мог стоять даже на четырех лапах, его настроение заметно портилось, потому что острой становилась проблема понимания видов. Тогда он начинал злобно рычать и шататься вокруг Отца, заискивающе вглядываясь в глаза. Но видимо и в этой глупой голове изредка рождаются гениальные мысли: он ложился на спину и демонстративно начинал дрыгать лапой. Сразу же всем становилось понятно, что просит это несчастное животное.

Пиначет подошел к заводи и стал глупо наблюдать за брызгами водопада, нет-нет пытаясь их поймать лапой. Однажды плохо рассчитав свои движения, он рухнул прямо в воду. Немного удивившись и недовольно фыркая, Пиначет начал потихонечку выбираться из воды. Ему мешал алкоголь, путаясь в нервных стволах мозжечка, поэтому движения его были размашисты и неловки. Это несказанно рассмешило Отца. Посочувствовав ему, последний налил в блюдце джина, чем очень обрадовал своего мохнатого друга и тот сразу позабыл о своем позорном омовении.

На коленях у Отца сидела та самая девушка. Она представилась Отцу Анной, однако он недолго мирился с этим скучным именем и нарек ее Нюрой. Все попытки протеста Анны против нового имени Отец упрямо игнорировал.

— Какая я тебе Нюра, я Анна, как Анна— австрийская. — Обижалась девушка.

— Цыц, баба. — Отец нежно гладил ее прелестные волнистые локоны. Целовал в сахарные уста. Ему нравилось, что о его романе с Нюрой его подруга Мать ничего не узнает, если конечно он сам не сболтнет.

Отец к супружеской измене относился достаточно спокойно, только если речь шла о мужской измене. По его разумению нельзя всю жизнь чистить зубы одной щеткой. Отец понимал, что психологии мужской и женской измены кардинально противоположны. Мужчина изменяет своей жене, чтобы самому же себе в лишний раз доказать, что его возлюбленная самая лучшая на свете. Не лишенным смысла оказывается и следующий мотив: мужчина утверждает себя в мысли что он— самый неотразимый и его жена достойна такого героя. Женщина же изменяет своему суженому по-другому. Она лежит в постели и думает: «А здесь мы поставим шкаф, там трюмо, обои будут синими». Она устраивает свою жизнь.