Терри Пратчетт - Наука Плоского Мира

Большая кошка не шевелилась.

Неподалеку очередная молния ударила в землю и подожгла мертвое дерево. На фоне фиолетового свечения грозы их взгляду открылась огромная, красная в свете горящего дерева, фигура, сжимающая в каждой руке по большому валуну.

Как сказал Ринсвинд, такое зрелище вы вряд ли забудете.

Здесь Ринсвинд есть не мог. Во всяком случае, не в обычном, общепринятом смысле. Он подумал, что, наверное, смог бы перенести кусочки пищи себе в рот, но поскольку еда, строго говоря, находилась в другой Вселенной, он боялся, что она провалится прямо сквозь него — ко всеобщему замешательству и смущению очевидцев.

К тому же приготовленный на огне леопард не вызывал у него особого аппетита.

Библиотекарь продолжал усердно работать. Его попытка устроить тренировочный лагерь напоминала обувную фабрику, работники которой едва научились ходить прямо и с трудом представляли себе, для чего вообще нужны ботинки [130] В оригинале обыгрывается слово «boot» в значении «ботинок» и «boot» как часть выражения «boot camp», т. е. «тренировочный лагерь» — прим. пер. . Обезьянолюди довольно быстро освоились с огнем — правда этому предшествовало несколько неудачных попыток съесть его или заняться с ним сексом, а некоторые еще и самих себя подожгли.

А еще они освоили приготовление пищи — правда, поначалу учились они друг на друге.

Ринсвинд вздохнул. Он был свидетелем того, как новые виды приходят и уходят, но эти существа могли появиться только ради забавы. Своим подходом к жизни они напоминали клоунов — жизнерадостных, но при этом испорченных.

Библиотекарь перешел к урокам по высеканию огня с помощью кремниевой гальки, доставленной в Сундуке. С уверенностью можно было сказать, что они научились ударять камнем о камень, а также о любые другие предметы поблизости. Заостренные края вызвали у них интерес.

Наконец, Ринсвинд подошел к Библиотекарю и похлопал его по плечу.

«Мы здесь уже весь день», — сказал он. — «Думаю, нам стоит вернуться». Орангутан кивнул и встал. «У-ук».

«Думаешь, это сработает?»

«У-ук!»

Ринсвинд оглянулся и посмотрел на обезьянолюдей. Один из них снова усердно кромсал на куски кошачий труп.

«Уверен? Они ведь почти как… волосатые попугаи».

«И-ик у-ук».

«Что ж… да. Ты прав». Напоследок Ринсвинд еще раз взглянул на стаю. Двое спорили из-за куска мяса. Обезьянка видит, обезьянка делает…

«Я рад, что именно ты это сказал», — добавил он. Библиотекарь выглядел довольным. «У-ук», — сказал он.

Дым — это прогресс. Но Ринсвинд не был полностью в этом уверен. Потому что горел в основном лес.

Если дым — это прогресс…, то за время своего существования человеческая раса достигла существенного прогресса. Как нам это удалось? Потому что у нас есть мозги и мы обладает интеллектом. Больше того, у нас есть разум. Однако интеллектом обладают и другие существа, особенно дельфины. Однако, на первый взгляд, все, на что они способны — это наслаждаться жизнью в море. Что же такое есть у нас, чего нет у них?

Во многих обсуждениях проблема разума рассматривается исключительно с точки зрения устройства мозга. Согласно этой точке зрения, структура мозга определяет его возможности, а разнообразные качества, которые мы приписываем мозгу, включая такие непростые явления, как свобода воли, наличие сознания и интеллект, являются следствием нейрофизиологических процессов. Это из возможных подходов. Другая распространенная позиция предлагает посмотреть на проблему глазами специалиста по социальным наукам или антропологии. Она по большей части принимает возможности разума как данность и, в первую очередь, задается вопросом, каким образом человеческая культура, опираясь на эти возможности, создает разум, способный оригинально мыслить, испытывать эмоции, осознавать такие понятия, как любовь или красота, и так далее. Может показаться, что эти два подхода полностью охватывают предметную область: стоит их объединить, и мы получим исчерпывающий ответ на вопрос о природе разума.

Однако нейрофизиология и культура не существуют отдельно друг от друга: они комплицитны [132] В данном контексте термин «complicit» не имеет устоявшегося перевода (следует отличать его от омонимичного «complicit» — «причастный», «замешанный в чем-либо»). Он впервые использован авторами в книге «The Collapse of Chaos: Discovering Simpicity in a Complex World» («Падение хаоса: поиски простоты в сложном мире») и образован в результате слияния слов «complexity» («сложность») и «simplicity» («простота») — прим. пер. . Говоря это, мы имеем в виду, что они многократно способствовали изменению друг друга и совместно эволюционировали в условиях непрекращающегося взаимодействия. Представление о культуре как о явлении, которое, опираясь на структуру мозга, способствовало его изменению, будет неполным, поскольку мозг также зависит от культуры и двигает ее вперед. Именно такое взаимное рекурсивное воздействие друг на друга и выражает понятие «комплицитности».

Мы называем «интеллектом» упомянутые внутренние возможности, присущие мозгу. Аналогичное название было бы уместным дать внешним воздействиям культурной или иной природы, оказывающим влияние на эволюцию мозга — и, как следствие, разума. Для этой цели мы будет использовать термин экстеллект , который ГЕКС подобрал, используя вневременной подход к вычислениям. Разум — это не просто сумма интеллекта и экстеллекта, или, образно выражаясь, его внутренней и внешней частей. Разум — это цепь обратной связи, в которой интеллект и экстеллект, оказывая друг на друга взаимное влияние, создают новое явление, превосходящее их по своим возможностям.

Интеллект — это способность мозга обрабатывать информацию. Однако интеллект — это всего лишь один из необходимых компонентов, составляющих разум. И даже он вряд ли сможет развиться в условиях изоляции.

По своей сути культура — это множество взаимодействующих друг с другом разумов. Нет индивидуального разума — нет и культуры. Обратное утверждение тоже верно, хотя, пожалуй, не столь очевидно: разум не способен развиваться, не будучи частью общей культуры. Причина состоит в том, что никакая среда обитания эволюционирующего мозга не может стать движущей силой его самоусложнения — обретения более сложной структуры, пока этот мозг не имеет возможности взаимодействовать с каким-то другим относительно сложным явлением. А главные среди таких явлений — это разумы других людей. Итак, эволюции интеллекта и экстеллекта неразделимо связаны друг с другом, а их соучастие в общем процессе неизбежно.