Александр Лебедев - День Суркова

— Где здесь прачечная? — спросил Сурков у прохожего.

Оказалось, что это рядом и, пройдя два штрека и грот, Сурков толкнул размокшую от влаги дверь. Его попросили очистить карманы, раздеться и подождать двадцать минут. Не задавая лишних вопросов, Суркову выдали чистую глаженую спецовку. Места для инсинуаций не оставалось. Каким-то образом подменить или просто-напросто стащить форму, не представлялось возможным. Сурков приуныл.

«Примета есть примета», — размышлял он, направляясь в вычислительный центр.

Но делать было нечего, время уже было позднее. Раздевшись, Сурков лёг на кровать вспоминать сны, которые видел при жизни. Его взгляд упал на висящую спецовку, в полумраке напоминающую человека. Сурков подумал, что не может быть ничего глупее, чем бояться в Аду в окружении чертей. Он щёлкнул выключателем и увидел чистый материал униформы. Ему на мгновение показалось, что он стал светлее, но в следующую секунду Сурков уже был уверен. Он вскочил с кровати, оделся и побежал на станцию. Шахтёров все ещё не могли локализовать, и поезда ходили только по кольцевой линии. Суркова это нисколько не беспокоило. Он снова добрался до ДРУ, зашёл в прачечную и через четверть часа получил свою вновь постиранную форму. Она стала значительно белее, и Суркова это несказанно порадовало.

Через двадцать стирок, униформа грешника мало чем отличалась от ДРУшной. Она отдавала неестественной голубизной, но уже не выглядела грешной.

Забирая форму в последний раз, Сурков обратил внимание, что прачка странно поглядывает в его сторону. Он уже привык, что на него косятся. После десятой стирки перестали просить проверить карманы. Но грешница смотрела по-другому. В её взгляде было что-то знакомое, так смотрят друг на друга одноклассники, не встречавшиеся с десяток лет и окончательно забывшие имена.

— Мы встречались? — спросил Сурков.

— Встречались, — равнодушно согласилась грешница и исчезла за окошком.

Голос показался знакомым. Сурков почему-то решил, что он не соответствует внешности, хотя лицо прачки он видел впервые.

«Может, слышал раньше? — подумал он. — В поезде, на радио. Тьфу, да кто же пустит прачку на радио? Вот привязалась».

Сурков тщательно разгладил форму, он проехал до центрального архива и смело вошёл в помещение, помахав студенческим билетом.

Архив не напоминал библиотеку, материалы не лежали на полках. За их использованием следили черти, поминутно заполнявшие кучи бумажных формуляров. Туда заносилась информация о том, кто брал материалы, какие и на какой срок. Архив, возникавший в результате использования архива, постоянно удваивался. Но заведённый порядок никто не хотел менять, и в архиве всегда было много работы и занятых служащих.

— Помогите мне, пожалуйста, — сказал Сурков черту, на его взгляд, занятому меньше других.

— В чём дело? — спросил тот, стыдливо пряча листок с разлинованными крестиками и ноликами.

— Я пишу дипломную работу на тему времени.

— Времени? — удивился черт. — Это ваша идея?

— Моя, — согласился Сурков.

— Неудивительно. Потому что вы не найдёте здесь материалов по этой теме.

— Как? — не понял Сурков.

— Вот так. Здесь нет материалов о времени, а если бы и были, то, вряд ли, вы получили бы к ним доступ.

— Но почему?

— Потому что они находятся в Комитете по контролю над временем.

— Где?

— Не где, а когда, — захихикал черт. — В будущем.

Сурков сухо глотнул и, сделав над собой усилие, сказал:

— Похоже, мне придётся поменять тему.

Черт согласился, и, не смотря на то, что Сурков его больше ни о чём не просил, принёс папку исписанных листков и несколько газетных вырезок. Вырезки были из журнала «Наша смерть» и газеты «Грешная правда», выходящих на уровнях с восьмого по первый. В них говорилось о подписании некоего Соглашения между Богом и Дьяволом. Соглашение касалось учреждения Комитета по контролю над временем и передачи в ведение этого Комитета всех полномочий, касающихся временных величин. Документ был самим Соглашением. Но больше всего Суркова порадовали комментарии грешника Берии, дописанные к документу синим карандашом. Комментарии были предназначены для Суркова или таких как Сурков, которые со временем потеряли целесообразность произошедших событий. Берия растолковывал, что произошло, как и почему. Из них Сурков уяснил следующее: до времён вселенского спора, который почему-то назывался большим взрывом, не было ни времени, ни пространства, ничего, кроме Бога. В момент взрыва образовалась материя. При этом в пустоту были выброшены гекталиарды парсеков пространства и окталлионы веков времени. И пространство, и время являлись сверхкоротким излучением, легко пробивавшим стену из свинца, толщиной в несколько миллиардов световых лет. Скорость такого излучения многократно превосходила разлетающиеся Галактики, а размеры планет были настолько малы, что и пространство, и время, казалось, имеют линейный вид. Благодаря тому, что источник излучения оказался для наблюдателя необозрим, люди не могли понять, почему у времени и пространства нет начала и конца. Они смотрели на поток фотонов от ближайшей звезды, не находя никакой аналогии. Но и Бог, и Дьявол знали природу времени и пространства, могли легко обходиться как без того, так и без другого, что делало вселенский спор бессмысленным, так как был заранее предопределён результат. Во времена Второй Мировой войны миллионы невинных душ обрели своё пристанище в Раю, что создало численный перевес в сторону добра. Удовлетворённый Бог остановил время и наслаждался победой. Возмущённый Дьявол не мог ничего сделать. В итоге он пошёл на позорные для него переговоры и подписал унизительное соглашение, по которому все полномочия по контролю над течением и другими величинами времени переходят к ККнВ (Комитету по контролю над временем). Комитет находится вне досягаемости Бога и Дьявола в далёком будущем. Влиять на деятельность Комитета было невозможно. Дьявол впервые столкнулся с ситуацией, когда его деятельность будут контролировать. Он был убеждён, что в ККнВ Бог протолкнёт своих, и в случае удачной для добра ситуации, его интересы будут лоббироваться. Забавляло Дьявола одно: впервые за вселенский спор возникла сила, стоявшая над Богом и, хотя бы формально, ему не подконтрольная.

Сурков дочитал комментарий, сложил материалы в стопку и, оставив их у черта на столе, вышел из архива. Настроение было отвратительным. Больше всего угнетала мысль об Адмирале. Получалось, что его душа провалилась совершенно зря. Сурков практически ничего не выяснил, а то, что он узнал, не имело никакого практического применения. Вернувшись домой, Сурков двое суток провалялся в постели, мучаясь угрызениями совести. На третьи сутки он решил, что сделать уже ничего нельзя, и попытался отогнать назойливую мысль. Сурков стал вспоминать жизнь, солнце, дождь, снег, ветер. Запах утреннего кофе, вкус сигарет, тепло, разливающееся по телу после рюмки коньяка, аппетитные щи, нежный крем пирожных, холодный кусочек мороженого на языке. Внезапно он понял, что все его кулинарные фантазии имеют прямое отношение к тому, что произошло с ним в архиве. Сурков закрыл лицо руками и принялся напряжённо вспоминать. Минуту спустя, он подскочил над кроватью. Сурков вспомнил, где он слышал голос прачки и видел её лицо, хотя видел его всего несколько мгновений. Там, на поверхности, ещё при жизни.