Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — вице-принц

— Хорошо, — сказал я, — отдыхайте, но… не увлекайтесь.

И вышел из шатра в теплый ночной воздух, пропитанный запахами костров, поджаренного на вертелах мяса, вина и мужского пота.

Над головой звездное небо, на полмили во все стороны идут костры, багровые блики высвечивают из темноты жующих мирно овес коней.

Я прошел, стараясь держаться бодро, мимо расположившихся на ночь солдат, кивнул часовым и ушел в темноту раньше, чем они встревожились.

Потом из лагеря выбежали несколько человек с факелами в руках, но я успел проскользнуть вниз по ложбинке, пригибаясь к земле, выбрал местечко пониже, а оттуда взмыл в сторону звезд птеродактилем.

Ночь тиха и таинственна, а небо странно сине-черное, облака застыли в оцепенении, как не успевшие вернуться домой шмели и бабочки, но если закинуть голову и лежа вот так, то облака начинают двигаться, а луна поднимается ввысь и понимается, и сколько ни смотри, все будет двигаться в бездну немыслимо высокого купола.

А мы все воюем, мелькнула горькая мысль. Некогда и на небо взглянуть.

Далеко впереди внизу в черноте проступила россыпь багровых искорок, ровная такая решетка, а так как у каждого костра по семь человек, можно сразу определить численность войска…

Я снизился на тот случай, если часовые посматривают и на небо, пролетел над самой землей, почти цепляясь поджатыми к пузу лапами за верхушки кустарника, и бухнулся в землю за сотню ярдов от линии часовых.

Прильнув к земле, я выждал несколько минут, прислушиваясь и присматриваясь, а особенно принюхиваясь, многое могу не только почуять, но и увидеть по запаху.

По пересохшим листьям два муравья, мешая друг другу, азартно тащат, несмотря на глухую ночь, довольную толстую гусеницу, дура не понимает, куда ее несут с таким почетом и даже эскортом.

В соседнем кустарнике вскрикнула спросонья мелкая птичка, им тоже снятся сны. Я поднялся тихонько, отряхнул одежду и неспешно побрел с видом человека, что вышел подышать свежим воздухом, в сторону лагеря.

Из темноты прозвучало резкое:

— Стой, кто идет?

— Свои, — ответил я благодушным тоном, — молодец, не спишь. Давай, бди…

— Ваше высочество?

— Мое, — согласился я.

В лагере тот же порядок и дисциплина, словно Норберт здесь, а не в замке Флитвуда.

— Алана не тревожить, — велел я, — пусть спит. Ничего не случилось, я заглянул с инкогнитной инспекцией, потом двинусь дальше.

В своем шатре я жестом отослал телохранителей наружу, сел за стол и прошептал тихонько:

— Логирд… Ты мне нужен…

В тишине далеко заржал конь, ему откликнулся другой, лагерь хоть и спит, но отовсюду доносится ровный шум, как если бы на пологий берег постоянно набегают волны.

— Логирд, — повторил я. — Ты говорил, что услышишь меня всюду…

Над головой прозвучал тихий голос:

— Я и услышал. Просто был занят. Ваше высочество?

Он опустился по ту сторону стола, настолько четкий и плотный, словно статуя из белого мрамора, а не сгусток тумана. Вместо глаз впадины, однако выражение крупного лица все такое же властное и уверенное.

— Нужна помощь, — сказал я тихонько. — Колдунов, магов и прочих чародеев много, но ты — лучший.

— Польщен, — пробормотал он, — что стряслось?

— Да так, пустячки…

Он внимательно выслушал мои пустячки, нахмурился, некоторое время соображал или что-то перебирал в памяти, наконец спросил с сомнением:

— А она там не переварится?

— У меня тоже мелькало такое спасительное, — признался я. — Но Мунтвиг был так уверен.

Логирд вдруг спросил:

— Но как вы ее только проглотили? Это же так отвратительно… Я бы ни за что не смог.

Я буркнул:

— Подумаешь. Человек не свинья, все ест. Наверное, ты и устриц не пробовал?

Он дернулся.

— Устриц? Как можно есть такую гадость?.. Да еще человеку?

— Ну вот, сказал я мрачно, — а лягушек?.. А кузнечиков в сахаре?.. Эх, дикари… Проглотил я легко, а вот дальше?.. Если она в самом деле такая устойчивая к желудочному соку, это такая кислота, скажу тебе… и воздуха ей не нужно, словно анаэробница, то в самом деле скоро начнет поедать меня изнутри.

Он подумал, вдруг просиял, словно в нем загорелась свеча:

— А если вас напоить плохим вином?

— И что?

Он улыбнулся.

— Либо ваше высочество выблюет ее, ибо она сама упьется так, что выберется наружу. Впрочем, может спьяну потерять ориентацию и полезть в другую сторону, а там сорок ярдов одних тонких кишок… гм… Интересно, в каком виде выползет… Или не выползет? Устанет, бедная…

Я сказал зло:

— Ага, пожалей ее, пожалей! Устанет и заснет на полдороге. А то и сдохнет!

— Ну, — сказал он с укором, — уж и пошутить нельзя.

— Узнаю юмор некроманта!

— А если, — проговорил он задумчиво, — вас чем-нибудь напугать? Чтоб от испуга выскочила?

— Не сработает, — сказал я. — Это ж меня напугаешь, а не ее.

— Гм… а если вас бить палкой по животу, ей больно будет?

— Мне будет, — сообщил я ему такую удивительную новость. — А заклятиями ее выгнать нельзя? Или некромантией?

Он вздохнул, развел руками.

— Я вообще-то, — сказал он очень серьезно, — впервые о такой твари слышу, ваше высочество. Видимо, и сама по себе редчайшая, и находят ее где-то далеко. А чтобы воздействовать заклинанием, нужна очень точная настройка на определенный объект.

Я буркнул:

— Как хорошо без магии, просто палкой по голове! Универсальная настройка.

— Это вырождение, — буркнул он с высокомерным выражением. — Мир должен быть сложным. В сложном мире больше возможностей для умного человека подняться, и еще больше для дурака, чтобы рухнуть на дно.

— Понимаешь, — сказал я с удивлением. — Вот только бы сильным не приходилось тащить с собой наверх всю массу дураков и просто ленивых. Во имя милосердия, конечно… А что говорят другие колдуны? Может быть, об этой ящерице знают призраки?

— Я поспрашиваю, — ответил он. — Как-нибудь на досуге.

— У меня всего неделя дней, — напомнил я.

— Для вас это целая вечность, — сказал он. — За неделю вы столько дров наломаете, что умный и за всю жизнь… Но есть и путь попроще, не так ли? Не думаю, что вы о нем не вспомнили в первую очередь.

— Какой?

Он сказал безжалостно:

— Вспороть вам живот и вытащить эту тварь!

— Я же сдохну…

— При вашем-то самолечении?

— Могу склеить ласты от болевого шока, — сказал я угрюмо. — Все мои возможности из-за повышенной чувствительности. Кого-то по голове дубиной хрястнуть, а он только обернется и спросит: где это стучат?.. а я палец прищемлю — чуть не кончаюсь.

— Палец всем больнее, — возразил он. — Хорошо, я поспрашиваю. К вам идет ваш Алан…

Он исчез за мгновение до того, как откинулся полог и быстрыми шагами вошел Алан.

— Ваше высочество, — сказал он встревоженно, — что стряслось?