Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — вице-принц

Квилла вскинула голову, ее прекрасное молодое лицо перекосилось в ужасе.

— Сабра?.. Моя Сабра!..

Я подхватил Сабру под руку и усадил в кресло. Она зарыдала, закрыв лицо ладонями.

Квилла повернулась ко мне, глаза распахнуты в непонимании..

— Что… случилось? Почему?

Я пробормотал в нерешительности:

— Судя по тому, что омоложение и постарение произошли одновременно, то и козе понятно, что… это связано. Я бы сказал, что вы с помощью этого эликсира стали молодой, забрав юность дочери и внучки.

Она охнула, глаза стали огромными, прижала ладонь ко рту.

— Бедные мои… Рамона, Сабра, я их так люблю…

— Это нехорошо, — сказал я, — это нечестно.

Квилла произнесла тихо:

— Это проклятое колдовство. У него всегда такие подвохи… Ничто не дается даром, как все мы ждем.

Рамона что-то прошептала, но мы не расслышали. Она полулежит в кресле в полном бессилии, еще не умея пользоваться дряхлым телом, которое требует для каждого движения титанических усилий, и которые обязательно сопровождаются болью.

Сабра, наклонившись, спрятала лицо ладонях и горько плачет. Я повернулся к ведьме.

— Им надо вернуть… их молодость. Я слышал, есть заклятие, что может все сделать прежним.

Квилла покачала головой, прекрасное лицо омрачилось.

— Есть, но… я тогда снова стану древней старухой. Ты молод и силен, ты не представляешь, как ужасно находиться в дряхлом теле, что стоит на краю могилы, откуда несет смертельным холодом, а тот сковывает все кости и заставляет в ужасе сжиматься сердце.

— Как сейчас сжимаются сердца твоей дочери и внучки? — спросил я.

Она отвела взгляд в сторону, но голос ее прозвучал достаточно твердо:

— Они просто… люди. И прожили бы свои жизни бесцельно. А я — великая колдунья. Я многое могу и еще большего добьюсь за второй срок своей долгой жизни.

— Но это же твои дочь и внучка, — напомнил я.

Она прошептала с горечью:

— Ничто не дается даром… Сядь здесь и успокойся. Открой рот. Ничего не говори и постарайся расслабиться, сейчас я вытащу эту мерзкую аккотису.

Я сел, она подошла и встала напротив, несколько раз вздохнула полной грудью, я невольно проследил, как под платьем ходят, туго натягивая ее, два тугих полушария, вскинула руки, вокруг пальцев начало появляться розовое сияние.

— Это простейшая ловушка дьявола, — сказал я. — Ты забираешь жизни у самых близких, что есть самый большой грех…

Она пробормотала отстраненно:

— Что есть грех?

— …и тем самым, — продолжал я, — становишься виноватой в глазах Господа…

— Ах-ха-ха, — сказала она саркастически. — А мне ваш Господь не указ.

— …также в глазах людей, — закончил я, — и, самое главное, виноватой в своих!

Она вперила в меня злой взгляд. Я медленно поднялся, чувствуя в себе силу, что иной раз ведет нас, не обращая на доводы разума, предостережения, страх и даже панику.

— Я не верю, — сказал я, — что ты не чувствуешь вину. Не верю, что не понимаешь подлость своего поступка… Но все равно, понимаешь или не понимаешь, а я участвовать в этом не буду. Иначе и я буду замаран.

Она не успела ответить, я поднялся, повернулся и вышел. Я почти пересек всю поляну, когда донесся ее крик:

— Погоди!

Я оглянулся, она стоит в дверном проеме и машет рукой.

— Через неделю эта тварь тебя убьет! Выгрызет твои внутренности!

— Может быть, — ответил я, даже не столько я, как ответило за меня то, что живет в нас более высокое, чем мы сами, — а может быть, успею найти другой способ… или мне помогут более чистые люди. А от таких, как ты… убившая свою дочь и внучку… я не приму помощи.

Я повернулся и пошел к деревьям, а когда достиг их и уже начал углубляться в чащу, одновременно ощупывая браслет Иедумэля, как снова со спины долетел ее слабый крик:

— Постой!.. Я прочту заклятие.

Я медленно вернулся, глядя на нее с подозрением. Она выглядит бледной, сломленной, из прекрасных глазах смотрят боль и страдание.

— Если бы ты знал, — прошептала она страдальчески, — как это ужасно… Я уже почти смирилась со скорой смертью, но тут ты принес эликсир, и я стала молодой и красивой, как в своей юности. Я была очень красивой, к моему отцу съезжались женихи со всех земель королевства!.. А красивым стареть намного ужаснее, чем дурнушкам.

— Все в равновесии, — пробормотал я все еще настороженно, — зато в молодости у тебя было больше счастья, чем у других…

Она оглянулась на Рамону, та все так же лежит в бессилии в кресле, похоже, без сознания, посмотрела со вздохом на Сабрину, та горько и неутешно плачет скупыми старческими слезами.

— Заклятие, — напомнил я.

Она вздрогнула, улыбнулась жалко и с неловкостью.

— Еще мгновение… Еще минуту… хочу запомнить это ощущение молодости и силы…

Я указал взглядом на Рамону.

— Эта минута для нее может быть последней. И ты навсегда останешься убийцей собственной дочери.

Она тяжело вздохнула, из глаз побежали слезы, чистые и прозрачные, какие бывают только у детей и очень юных здоровых девушек.

— Ты прав, жестоко прав.

Я отступил на шаг и наблюдал, как она, грациозно вскинув изящные руки, произносит заклинание. В помещении потемнело, завыл ветер, похолодало, под ногами дрогнуло, прокатился далекий гул.

Она продолжала произносить длинные искаженные слова, я старался запомнить на всякий случай, это у меня уже в крови, а заклятие звучало мрачно и обрекающе, но со скорбной тоскливой ноткой.

Дважды коротко и зловеще между ее рук блеснули синеватые молнии.

Я вздрогнул, ее лицо начало покрываться морщинами, иссиня-черные и густые, как конская грива, волосы быстро белеют, редеют, повисают редкими прядями.

Бережно поддерживая ее ветхое тело, я дождался, пока договорит последнее слово, и почти нежно уложил обратно на ложе.

Рамона и Сабра зашевелились, уже снова молодые, а я сказал ведьме тихо:

— Спасибо, Квилла… Ты совершила… ну не подвиг, хотя, кто знает, может, и подвиг… Даже не знаю, смог бы я вот так, обличая тебя, сам отказаться от возвращения в молодость, если бы мне было лет семьдесят…

Она тяжело и хрипло дышит, глаза закрыты, я едва услышал ее шепот:

— Мне осталось жить считаные минуты… Давай поскорее твою ящерицу…

Сердце мое трепыхнулось, но я посмотрел на нее и сказал трезво:

— Ты даже руки не сможешь поднять.

— Да, — прошептала она, — не смогу, но… сделай мне твой странный напиток…

Я торопливо сотворил чашку кофе, точно такого же, как и в прошлый раз, крепкого, сладкого и горячего, по себе знаю, что кровь сразу же бежит по жилам жарче, проясняется мозг, а все тело требует немедленной работы.

Она пила жадными глотками, на щеки возвращался лихорадочный старческий румянец, тусклые глаза заблестели, а мутный взгляд стал ясным.