Замуж с осложнениями-2. Сами мы не местные

-- Спит, как младенец. Ему теперь неделю надо полежать, потом можно будет ходить по дому. Через месяц будет, как новенький.

Алтонгирел шёпотом уточняет у Азамата, сколько точно составляет неделя -- никак не выучит, семь или восемь дней. Потом смотрит на меня как-то боязливо.

-- Так где, по-твоему, Старейшина будет лежать эту неделю?

-- А какие есть варианты? -- спрашиваю на всякий случай, хотя уже примерно представляю ответ. Вообще, надо бы Азамату помочь, а то этот духовник из него уже все соки выпил, пока мы оперировали. Но меня хватает только на то, чтобы, не вставая, достать из холодильника корзинку подмёрзших фруктов и вгрызться в первое попавшееся эбеновое.

-- В Доме Старейшин или на постоялом дворе, -- пожимает плечами Алтонгирел, предостерегающе косясь на Азамата.

-- Ага, -- говорю, -- а ухаживать за ним там шакал будет, что ли? Нетушки, пусть тут остаётся.

-- Что?! -- рявкает Алтоша, да так звонко, что девочка за столом пригибается. -- И ты туда же?! Нет, я понимаю, у Азамата на радостях крыша поехала, но ты-то должна соображать! Вот так взять и разрешить кому-то жить в своём доме!

Я озадаченно смотрю на Азамата.

-- А в чём проблема?

-- Да ни в чём, в общем-то, -- улыбается он. -- Я так и думал, что ты будешь не против, если Старейшина у нас поживёт, пока ему новый дом не построят.

Меня немедленно переполняет вопросами.

-- А кто будет строить? И почему Алтонгирел считает, что я должна быть против? И на каких таких радостях у тебя могла поехать крыша, дорогой? -- последний момент меня особенно занимает. Уж не проговорился ли?

-- На радостях, что ты наконец согласилась насчёт дома, -- подмигивает мне Азамат. -- Строить будут все, кто может, потому что помочь Старейшине -- благое дело, вроде моцога . А что касается его проживания у нас...

-- Это ни в какие рамки не лезет! -- встревает Алтоша. -- Ты понимаешь, что люди подумают?

-- Нет, -- честно говорю я. Азамат только отмахивается.

-- А то они сейчас обо мне хорошо думают. Ну решат, что Лизе Старейшина приглянулся. Это гораздо лучше, чем если они опять начнут на Тирбиша грешить. Старейшине, по крайней мере, в глаза никто не будет гадостей говорить.

Я давлюсь хурмой.

-- Ты что, хочешь сказать, кто-то подозревает, что я изменяю тебе с Тирбишем?

-- Ага, примерно полгорода, -- снова усмехается Азамат. -- Да ты не переживай так, людям ведь только дай повод почесать языки. А ты -- такой хороший повод, всем же любопытно, что ты за зверёк такой. Да и трудно поверить, что ты со мной связалась без какой-нибудь корыстной цели. Так что про тебя всё время будут болтать. Ну, может, лет через десять привыкнут. А Тирбишу только на пользу, что его подозревают. Обзываются, конечно, но больше от зависти. Никто ведь не станет тебя порицать за измену.

Ага, то есть, я в очередной раз на полном ходу влетела в непреложную муданжскую истину, что чем человек красивее, тем он может быть безнравственнее. Ладно, хорошо хоть Азамат не расстраивается из-за этого. Хотя надо будет потом наедине с ним ещё раз всё проговорить, чтобы точно никаких обид не было.

-- Так что, теперь они будут думать, что я тебе со Старейшиной изменяю?

-- Вряд ли у кого-нибудь хватит смелости это так сформулировать, -- протягивает Азамат, сдерживая смех, -- но что-то в этом духе, да.

Меня слегка размазывает такими новостями, я сижу над корзинкой, бессмысленно перебирая фрукты.

-- Интересно, -- говорит вдруг Орива. -- А как целитель с этим справляется? У него ведь всё время больные дома живут.

-- Целитель -- одинокий старик, -- скрежещущим голосом поясняет Алтонгирел. -- А Лиза -- молодка. А ты вообще девка, а туда же. Ваше женское дело -- шить, детей рожать, да в обществе мужа украшать. А вы тут устраиваете бунт в муравейнике...

Твердолобая жизненная позиция Алтонгирела способна вывести меня из любого ступора и шока.

-- А вот это уже дискриминация! -- радостно объявляю я, подхватываясь с кресла. -- А я всё ещё гражданка Земли, так что смотри у меня, ещё под суд попадёшь с такими разговорчиками. Азамат, ножик мне подкинь, пожалуйста.

Алтоша отшатывается, а когда понимает, что нож мне был нужен сливы резать, заливается краской. Орива хохочет. Из-под стола слышится робкое хихиканье старейшинской внучки, про которую все благополучно забыли.

-- А её ты тоже здесь оставишь? -- тычет пальцем духовник, являя собой образ праведного гнева.

-- А что, думаешь, кто-то заподозрит Азамата в таком извращении?

Тут уже краснеют все, кроме меня и девочки, которая вряд ли что-то поняла.

-- Ну и здорова же ты охальничать, -- вздыхает Алтонгирел. Ну, я думаю, что он сказал примерно это. Азамат только качает головой, а когда я подхожу помочь по хозяйству, тихо говорит:

-- Так шутить женщина может только среди других женщин, а мужчина среди других мужчин. Я понимаю, что тебе трудно привыкнуть, но это важное правило вежливости.

-- Ну конечно, -- кривлюсь я. -- Ребёнка на улицу выставить можно, а по делу высказаться при мужиках нельзя. Можно подумать, если я в клубе что-то такое ляпну, они оценят.

Алтонгирел внезапно хватается за голову.

-- Ой, Лиза, а что скажут твои соседки! Это ж бабы, они язык за зубами держать не будут! Тем более, ты там вроде как своя... Вот позорище, они ведь и про Старейшину не постесняются небылиц наплести...

В кои-то веки опасения Алтонгирела оказываются мне созвучны. Как представлю, что я услышу завтра вечером в клубе... ох.

-- Ладно, с этим мы завтра будем разбираться. А пока надо организовать ночлег. Азамат, у тебя, кажется, в чулане ширмы были? Давай отгородим один диван в гостиной и там девочку устроим. Там как, из руин дома можно какие-то вещи извлечь или совсем труба?

-- Можно, только всё грязное, естественно, -- отвечает Алтонгирел. -- Завтра будут разбирать завал, что смогут -- извлекут.

Азамат уходит расставлять и протирать от пыли старенькие ширмы, я набиваю птицу сливами, обкладываю чомой и отправляю в духовку. Сливы эти замечательные, их можно как уксус использовать, чтобы замачивать жёсткое мясо. Это меня Тирбиш научил. И при этом они почти не кислые на вкус! В общем, я их теперь закупаю ящиками и кладу во всё подряд. Азамат вроде не жалуется.

Орива тем временем подсаживается к нашей маленькой гостье и затевает беседу. Я с ужасом понимаю, что не разбираю ничего, что говорит девочка. Я ведь с муданжскими детьми ещё не общалась, а они, заразы, так противоестественно лепечут... Однако надо всё-таки и мне с ней познакомиться, раз уж она тут жить будет теперь.

Подхожу и присаживаюсь на корточки перед стулом.

-- Привет, -- говорю. -- Меня зовут Лиза.

Девочка тёмненькая, большеголовая, с круглым лицом и узкими чёрными глазами; она немного похожа на Унгуца.

В ответ на моё приветствие она что-то тараторит, надо думать, своё имя, но я ничегошеньки не разбираю.